Если судить по официальной риторике, нет стран, более несогласных относительно событий прошлого, чем Россия и Польша. Но парадоксально, что, исповедуя разные трактовки, оба государства придерживаются схожих целей и методов в политике памяти. Сходства и различия двух режимов в этой плоскости анализирует культуролог, постоянный автор «Уроков истории» Наталья Колягина.
1 сентября власти Польши устроили большую церемонию в Варшаве в память о начале Второй мировой войны. Правящая польская партия «Право и справедливость» пригласила Дональда Трампа выступить с речью на этом мероприятии, но в последнюю минуту Трамп отказался и послал вместо себя вице-президента США Майка Пенса. В последнюю же минуту на церемонию согласилась приехать канцлер Германии Ангела Меркель. Владимира Путина в Варшаве не было, но он и не был приглашен — и это достаточно бурно обсуждалось в российских и западных СМИ.
Еще 10 лет назад, в годовщину 70-летия начала войны, на полуострове Вестерплатте в Гданьске встречались Владимир Путин и Ангела Меркель, — это было символично и могло означать, что европейские страны приходят к пониманию и прощению. Очередная юбилейная дата показала нам, что не все так радужно, а прошлое продолжает использоваться как инструмент в новых геополитических спорах.
Когда о прошлом говорят политики, они говорят о настоящем. В интервью, предваряющим 80-летнюю годовщину войны, которое президент Польши Анджей Дуда дал германскому изданию «Bild», он перечислил все основные грехи советской стороны: прямо назвал СССР союзником Германии в начале войны, напомнил о депортации жителей присоединенных к СССР восточно-польских территорий, высказался о Катынском расстреле, упомянул о приостановленном наступлении Красной Армии во время Варшавского восстания… Главный урок Второй мировой войны, по мнению Дуды, — «недопустимость умиротворения агрессора», и польский президент назвал примеры современной агрессии в Европе — война 2008 г. с Грузией и российско-украинский конфликт. При всей значимости исторических упреков, которые в ином контексте могли бы стать поводом для глубокой общественной рефлексии, как в России, так и за ее пределами, на примере этого развернутого высказывания Анджея Дуды мы ясно наблюдаем, как прошлое превращается в разменную монету, повод для упреков и обвинений. Для обоснования своей политической позиции польская сторона использует самую кровопролитную войну в истории человечества. Апеллируя к истории несправедливости и катастрофы, политики порождают новые конфликты сегодня.
Для симметричности картины можно вспомнить о том, как к этой памятной дате подготовились и в Москве. В августе в выставочном зале федеральных архивов открылась выставка «1939 год. Начало войны», посвященная Пакту Молотова-Риббентроппа. Ее открывал министр иностранных дел Сергей Лавров. Помимо самого пакта, на выставке представлено множество иностранных документов — в частности, Мюнхенское соглашение 1938 г., дипломатические документы, связанные с переговорами советской, французской и британской дипмиссий.
Общий месседж выставки ясен — при выстраивании должного контекста, Пакт воспринимается как рядовой эпизод сложной политики 1939 года когда почти каждое из европейских правительств успело запятнать себя переговорами с фашистским диктатором. Присоединив польские, румынские, балтийские территории, Россия якобы укрепила свои позиции перед войной, отсрочила гитлеровскую агрессию и т.д. — развернуто аргументирует эту позицию глава Росархива Андрей Артизов в интервью «Российской газете».
Помимо выставки, официальную позицию выразил в авторской колонке на «РИА Новости» и министр культуры РФ Владимир Мединский, который назвал пакт «дипломатическим триумфом СССР», а также объяснил важность и необходимость его подписания «приоритетами интересов конкретного суверенного государства. Нашего. И жизни конкретных людей — наших граждан».
Член Совета Федерации по обороне и безопасности Франц Клинцевич пошел еще дальше. В интервью, которое он дал 1 сентября, обвинил уже Польшу в развязывании войны:
«Кончено, виновата и сама Польша, и геополитическая обстановка так складывалась. События 1939-го года и поведение Польши спровоцировали Германию на это нападение. И произошло то, что произошло»
В этих жестах, как с российской, так и с польской стороны, проглядывает агрессивная оборонительная позиция, которая, конечно, закрывает возможности диалога с другими странами. В исполнении современных политиков история никак не может покоиться с миром, к ней относятся чрезвычайно чувствительно, призывая всех наблюдателей внутри страны присоединиться к болезненному переживанию и обиде на соседей.
Еще каких-то десять лет назад ситуация была иной, и на церемонии в Гданьске Путин, бывший в тот момент премьер-министром, отозвался о пакте следующим образом:
«Надо признать, что все предпринимавшиеся с 1934 по 1939 год попытки умиротворить нацистов, заключая с ними различного рода соглашения и пакты, были с моральной точки зрения неприемлемы, а с практической, политической точки зрения — бессмысленными, вредными и опасными».
Мы видим, что выводы, которые делались из истории 1939 года десять лет назад, были совершенно иными: они подразумевали другие ценностные ориентиры, и, что важно, способствовали диалогу и нормализации отношений между странами.
В Польше политическая ситуация и способ официального высказывания о прошлом также меняются. В 2005 г., одержав первую крупную парламентскую победу, партия «Право и справедливость» лишь набирала политический вес, а через 10 лет заняла большинство мест в Сейме. С приходом консерваторов к власти в Польше заметно усиливается их влияние на публичную риторику относительно истории.
Сразу оговоримся, что выстраивание национальной идентичности вокруг комплекса жертвы характерно не только для Польши. В Центральной Европе многие страны склонны видеть себя жертвами двух режимов. Во многих странах Центральной Европы консерваторы делают акцент на памяти о нацистских преступлениях, и пытаются оставить в тени истории о коллаборационизме, причастности собственных граждан к холокосту, а также пестуют рассказы о сопротивлении и героизме. Но в Польше ситуация с перестановкой исторических акцентов выглядит особенно отчетливо из-за произошедших перемен — еще совсем недавно курс был иным. Смена историко-политической идеологии хорошо заметна на примере двух важных музеев — Еврейского музея в Варшаве и Музея Второй мировой войны в Гданьске.
Оба они были задуманы в 1990–2000-х годах и открыты в середине 2010-х. Оба разрабатывались большими командами историков и дизайнеров, с ориентацией на новейший мировой музейный опыт. И, главное, оба музея несут выраженную гуманистическую миссию и выстраивают образ такой Польши, какой, очевидно, ее хотели бы видеть сами организаторы — Польши, преодолевшей антисемитизм, смотрящий на историю Второй мировой войне в контексте участия всех стран, взвешенно и без обвинений способной рассказать о страдании гражданского населения разных стран, не прибегая к героизации или виктимизации вовлеченных сторон.
Музей «Полин» — это не музей холокоста, т.е. смерти; хотя, конечно же, теме геноцида в стране, в которой погибло почти 90% довоенного еврейского населения, посвящена значительная часть экспозиции. И все же главный посыл музея — рассказ о жизни, и рассказ выстраивается вокруг культуры польских евреев, начиная со средних веков.
В марте 2018 г. в музее была открыта выставка «Разобщенные», посвященная в том числе событиям марта 1968 г. — кажется, самого постыдного эпизода в польской послевоенной истории. Тогда, при поддержке правительства, развернулась жестокая антисемитская кампания, евреев увольняли с работы, исключали из партии, фактически выдавливали из страны. В 1968 г. из Польши эмигрировало 13 тысяч евреев — больше половины тех, кто пережил войну и остался жить в Польше. Выставка завершалась стеной, на которой вперемешку были размещены антисемитские цитаты из 1968 и 2018 гг. В некоторых даже без подписи можно было распознать высказывания политиков правящей партии.
Эта выставка имела колоссальный успех — и едва не стоила карьеры директору музея Дариушу Столе, контракт которого заканчивался в феврале 2019. Только благодаря невероятному сопротивлению общественности и вмешательству учредителей музея Стола был переизбран. По правилам, вновь назначенного директора музея должен был утвердить польский министр культуры. Он, однако, этого не сделал, а Дариуш Стола переизбрался на второй срок без формального одобрения правительства.
https://vimeo.com/150239029Если еврейскому музею в Варшаве удалось отстоять своего директора, то Музею Второй мировой войны в Гданьске повезло меньше. Его директору, Павлу Пахцевичу, пришлось оставить свой пост спустя несколько месяцев после официального открытия в 2017 г.
Как и музей Полин, Гданьский музей долго готовился к открытию — экспозиция создавалась 10 лет. С 2007 по 2012 с участием зарубежных и польских историков велась разработка концепции, а с 2012 по 2017 г. происходило масштабное строительство. Здание музея имеет общую площадь 23 тысячи квадратных метров, выставки занимают 5 тысяч метров. Работы по созданию обошлись примерно в 120 миллионов долларов, строительство частично субсидировалось Евросоюзом. По этим цифрам можно понять, насколько амбициозным был замысел.
О концепции музея можно рассказать, процитировав Павла Махцевича, который так высказался в одном из интервью: «В этом музее, какого пока нет в Европе, было бы место для демонстрации всего пережитого в годы войны, в том числе и с точки зрения народов, которые познали не только нацистский, но и советский тоталитаризм». Музей рассказывает о войне в Европе плюралистично, с привлечением разнообразных источников, и главное, с опорой на современное академическое знание. Но главное в музее — человеческая перспектива: рассказ ведется о людях и пережитых ими страданиях, и потому музей получился очень пацифистским, выступающим против войн вообще.
Некоторые российские медиа, впрочем, были задеты сопоставлением коммунизма и фашизма, с которого начинается экспозиция Гданьского музея. Отсюда множество нападок, которые можно встретить, читая статьи на русском языке. Однако важно отметить, и об этом наши СМИ редко упоминают, что гданьский музей разрабатывает и крайне бережно работает с такими важными для современного российского понимания войны темами, как Ленинградская блокада, история партизанского движения в СССР, история советских военнопленных и коллаборационизм — все эти эпизоды крайне слабо представлены в современных российских тематических музеях, и конечно, все еще требуют самого широкого общественного осмысления в нашей стране.
Современные польские власти также оказались недовольны концепцией музея — на их вкус, очень уж космополитичного, выстроенного с вниманием к контексту мировых событий. Возможно, им показалось, что собственно польской истории было уделено недостаточно внимания. И в Гданьске сначала учредили отдельный «Музей войны 1939 года и Вестерплятте», который должен быть посвящен первым оборонительным боям Польши в 1939-м, а затем объявили об объединении этого еще не открытого музея с музеем Второй мировой войны. В 2017 году уволили директора музея Второй мировой Павла Махцевича, а вместе с Махцевичем ушла и большая команда историков, вместе с которыми он в течение весь подготовительный период работал над экспозицией.
Совершенно переделать музей, созданный «с нуля», практически невозможно — отдельные элементы выставочного пространства — например, тяжелая боевая техника — устанавливались в нужных местах с помощью подъемных кранов, и только потом вокруг них строились стены и кровля. Новое руководство музея начало постепенно менять акценты и вносить новые детали.
Какой видят Польшу представители новой правящей элиты? Жертвой двух режимов, родиной героев сопротивления. В определенном смысле с этим нельзя не согласиться, но все же, во-первых, это очень крупный план (а в истории детали играют важную роль), а во-вторых, жертвенность и героизация способствуют возникновению мифов и превращению истории в идеологию.
Вот лишь один из наиболее ярких примеров, иллюстрирующих новую политику музея. В одном из последних залов вместо пацифисткого фильма, речь в котором шла о шатком равновесии, достигнутом в мире после окончания Второй мировой, и о войнах ХХ века, случившихся после 1945, показывают ролик о героическом польском народе, противостоящем оккупантам, а зал украшен амуницей и символикой «проклятых солдат» — бойцов Армии Крайовой, отказавшихся сложить оружие после изгнания немцев и продолживших вооруженную борьбу против новых властей.
Сейчас команда Махцевича судится с новой дирекцией музея — беспрецедентный случай в мировой практике. Речь о праве на интеллектуальную собственность. Сложно себе представить, чтобы издательство без согласования с автором меняло что-либо в его книге — вот логика, к которой апеллирует Махцевич. Судебная тяжба по крайней мере на время заморозила активность новой команды по переделке экспозиции, и пока все изменения относительно невелеки. Но каким будет судебное решение и судьба музея, никто не решается прогнозировать.
Перипетии в жизни польских музеев должны быть близки и понятны российскому наблюдателю, знакомому не понаслышке с активным вмешательством правящих элит в историческую политику. Пожалуй, самая свежая история связана с реконструкцией Музея обороны и блокады Ленинграда, который открылся в обновленном виде совсем недавно, в сентябре 2019.
Ленинградский музей имеет сложную судьбу, которая естественным образом связана с многолетней историей замалчивания и изучения блокадной темы, а также трансформацией способов и возможностей публичного разговора о блокаде.
Начинался он как народный музей, и создавался силами самих ленинградцев в годы войны, еще в 1943 г. — тогда были собраны первые экспонаты, связанные с блокадой, появилась коллекция рисунков солдат, в стенах музея были воссозданы сцены из жизни блокадного города. Например, одним из экспонатов был трамвай, в который попал снаряд, а развороченная кабина содержала личные вещи погибших пассажиров — все это были аутентичные экспонаты.
В 1949 году началось «Ленинградское дело». Руководство музея обвинили в искажении истории и подвергли репрессиям. Музей изменил концепцию — в парадных интерьерах демонстрировались карты наступления армий и обороны города, залы были украшены портретами и цитатами военачальников, включая верховного главнокомандующего. После смерти Сталина музей закрылся, а вновь открыться смог только в 1989 году.
В годы Перестройки интерес к теме и свидетельствам был чрезвычайно высок, а потому заново открытый музей опять был по-настоящему народным. Можно сказать, что язык разговора о блокаде вырабатывался заново — вспомним о выходе «Блокадной книги» Д. Гранина и А. Адамовича, о журнальных публикации воспоминаний Д. Лихачева, фрагментов дневников О. Берггольц, записных книжек В. Бианки, дневниковых записях Н. Пунина. Все это публиковалось в конце 1980-х — начале 1990-х. Новый музей был отражением эпохи — множество новых экспонатов, живые голоса свидетелей, поворот в сторону от официальных советских трактовок, чрезвычайный интерес к проблеме — и естественное отсутствие, невозможность концптуализации.
В 2000-е годы стало понятно, что музей должен стать иным — накопился огромный опыт и в музейной практике, и в профессиональном изучении темы со стороны историков и социологов. И в 2014 году началась работа по разработке новой концепции. Для этих целей была создана группа историков, архивистов, методистов, включая авторитетного исследователя блокады Никиту Ломагина. К концу 2018 года эта группа собрала более трех тысяч архивных материалов из России, Германии, США и Великобритании — новые, уникальные документы, нигде не публиковавшиеся. Они же инициировали новый сбор блокадных артефактов для расширения коллекции, который оказался очень успешным — горожане охотно делились уникальными предметами.
Параллельно с работой «команды Ломагина» началась разработка новой концепции со стороны «Студии 44» — архитектурного проекта, победившего конкурсе, который объявила администрация города. В январе 2019 г. власти Петербурга неожиданно решили расстаться с командой историков, и получилось так, что разработчики новой концепции реализовали свой замысел в отрыве от их опыта.
«Мы могли бы создать лучший в России институт памяти. Все было бы вместе — и наука, и просветительская, и экскурсионная деятельность. Но власти решили, что это городу не нужно», — рассказал Никита Ломагин.
Вновь открытый в сентябре 2019 г. музей в Соляном переулке превращен в своего рода символическое средоточие идей славы и подвига победителей. Победная риторика доминирует, экспозиция выстроена фрагментарно и не учитывает мирового музейного опыта по работе с травматичной истории. Критики музея говорят, что экспозиция почти не рассказывает о повседневной жизни в оккупированном городе, о лишениях и потерях, о ежедневном подвиге, сложном моральном выборе. Все это ушло на второй план в пользу героической истории.
«По сути, вся экспозиция представляет собой набор осколков, нет единого замысла — от начала, к развитию и финалу, нет единого повествования, никакой цельной картины не складывается, — считает искусствовед Ирина Кирюхина.
«Главное — рассказать историю преодоления, историю подвига,» — отмечает в интервью новый директор музея Елена Лезник, которая еще в начале работ над обновленным музеем недвусмысленно высказывалась о том, что Ленинград был городом-фронтом и что музей ни в коем случае нельзя делать местом скорби, потому что место скорби — это Пискаревский мемориал.
Показательно, что в музее так и не появилось площадки для лекций, как и не нашлось места для работы историков и научного центра. Из пространства личной памяти, каким он был с конца 1989 г., музей превратился в выражение официального исторического курса — с опорой на патриотическое воспитание, с отрывом от результатов академической работы и мирового контекста.
Похоже, в том, что касается исторической памяти, и российские, и польские политики смотрят в одну сторону — несмотря на кажущиеся внешние различия.