5 июля 2019 года Верховный суд РФ обязал МВД предоставить актеру Георгию Осиповичу Шахету документы по делу, по которому в 1933 году расстреляли его деда. Так закончилась трехлетняя борьба за доступ к информации о прошлом. Юристы ПЦ «Мемориал» надеются, что этот случай станет прецедентом и сломает существующую практику, когда родственникам репрессированных отказываются выдавать документы, если человек не был реабилитирован по решению прокуратуры. Рассказываем, как проходил этот процесс и почему он важен.
Георгий Осипович видел своего деда Павла Федоровича Заботина только на фотографиях. Заботин был инженером-строителем, и присылал семье снимки со строек мостов, которые он восстанавливал. Во времена НЭПа у него было даже собственное строительное товарищество, потом он с семьей переехал в коммунальную квартиру на Таганке и строил тюрьму в Ивановском монастыре. В 1933 году Заботина арестовали и расстреляли. За что, Шахет не знал: родственники уклонялись от разговоров об этом. «Они были настолько затравлены этим временем, — вспоминает он, — как только о чем-то таком начинали говорить, дядя вообще [выходил из себя], мама тоже никогда не говорила. Все уходили от этих тем».
В 2016 году он совершенно случайно услышал от заведующего отделением больницы, где лечился, что тот нашел своего репрессированного родственника в базе «Мемориала». Он заинтересовался и попросил проверить, есть ли в списках его дед. Заботин нашелся в базе сразу — но об обстоятельствах его расстрела там ничего не говорилось. Известно было только, что ему инкриминировалась уголовная статья: Заботина обвинили по печально известному Постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года — так называемому «Закону о трех колосках». Этот указ устанавливал жесткие наказания, вплоть до расстрела, за «хищение социалистической собственности», причем объем похищенного не имел значения. Тогда Шахет обратился в «Мемориал» с просьбой помочь разыскать сведения о деде.
«Я был немножно ошеломлен, когда выяснилось, что ему пришивали, — рассказывает Шахет. — Было неприятно, когда я узнал, что это уголовщина. С другой стороны, я понимаю, что уголовщина в те времена — понятие относительное. И в “Мемориале”, мне тоже говорили, что люди тогда признавались в чем угодно. Меня смутило, что его судила “Тройка”, хотя, раз это уголовное дело, оно должно было проходить хотя бы на минимальном правовом уровне. Мы составили бумагу, я понес ее на Лубянку. Оттуда получил, что [дела нет]. Мы начали искать: в Московской области этого дела нет, начали подавать в суд, тот отказывает — два районных отказало, городской отказал… У меня целая папка отписок — это Кафка, конечно, абсолютный».
На пути людей, которые желают получить информацию об уголовных делах советских времен, стоят две основные законодательные препоны. Во-первых, в общем случае, если в документах содержится семейная, личная или другая охраняемая законом тайна, то с такими бумагами можно ознакомиться только через 75 лет. Есть в них тайна или нет, решает архив, где документы хранятся, и в случае с материалами уголовных дел он всегда считает, что есть. Из правила существует одно исключение: в соответствии с законом «О реабилитации жертв политических репрессий» 1991 года, если человек был реабилитирован, то его родственники (или он сам) могут получить доступ сразу. В любом случае, через 75 лет информация, содержащаяся в документах, перестает считаться тайной, что, теоретически, открывает возможность запрашивать ее не только родственникам репрессированных, но и историкам.
Второе препятствие — это так называемый «Тройственный приказ», уточняющий положения закона «О реабилитации» и регулирующий доступ к архивным документам. Он называется так, потому что отдан совместно МВД, ФСБ и Министерством культуры. Касательно доступа к делам нереабилитированных в нем есть такая формулировка:
5. Настоящее Положение не регулирует вопросы доступа к материалам уголовных и административных дел в отношении лиц, которым отказано в реабилитации, или к делам, которые еще не пересмотрены в установленном законодательством Российской Федерации порядке.
На обращения граждан по доступу к материалам уголовных и административных дел с отрицательными заключениями о реабилитации проходящих по ним лиц, архивами выдаются справки о результатах пересмотра.
На первый взгляд, эта формулировка противоречит сама себе: с одной стороны, в документе сказано, что он не регулирует доступ к материалам нерепрессированных, а с другой, он же указывает, что делать, когда люди обращаются за такими материалами. До сих пор, на практике работники архивов руководствовались второй частью этого пункта. Причем они трактовали ее так: если человек не был реабилитирован, то никаких документов, кроме архивной справки, по его делу не выдается, кто бы ни запрашивал информацию и сколько бы лет ни прошло.
По мнению юристов ПЦ «Мемориал», которые представляли интересы Шахета, из предписания выдать справку не следует указания не выдавать что-то другое, и в данном случае нужно руководствоваться стандартным архивным законодательством. Юрист ПЦ Марина Агальцова отмечает, что этот пассаж, скорее всего, задумывался авторами приказа приказа как отсылка к самому закону «О реабилитации»: закон обязывает государственные органы, отказав в реабилитации гражданина, выдавать соответствующее заключение (которое можно обжаловать в суде).
Вокруг того, как следует трактовать эту норму, и строилось дело Шахета.
«Большинство репрессированных, которые не были реабилитированы, были осуждены во внесудебном порядке, — рассказывает председатель правления Международного Мемориала Ян Рачинский, — преимущественно это были “тройки”, “двойки”, коллегия ОГПУ и другие внесудебные органы. И решения о том, что они не подлежат реабилитации, принимались тоже во внесудебном порядке прокуратурой. То есть родственники не могут оспорить [это решение], поскольку не имеют доступа [к документам]. Вообще-то говоря, это продолжающееся беззаконие, абсолютный правовой беспредел: люди не имели права на защиту тогда и сейчас они тоже не могут обжаловать тогдашнее решение».
Первоначально Шахет не преследовал цели добиться реабилитации своего деда — его задачей было узнать, что произошло с Заботиным, увидеть документы. Но как и во многих аналогичных случаях, органы государственной власти не хотели их выдавать.
«Мы пытались добиться доступа к документам через информационный центр МВД. — рассказывает Агальцова — Там нам два раза говорили, что у них нет ничего на Заботина. ФСБ говорила то же самое. Через некоторое время инфоцентр МВД заявил, что все-таки что-то есть, но, как в “Простоквашине”: мы вам не выдадим, потому что у вас нет документов. То есть что документы есть, но их не выдадут, потому что Заботин не реабилитирован.»
Шахету удалось получить архивную справку по делу. Пока ее содержание — единственное, что мы знаем о произошедшем с Заботиным. Согласно справке, Заботин был осужден по “Закону о трех колосках”. Следствие длилось две недели. В конце декабря 1932 его арестовали, в январе приговорили к расстрелу и в феврале расстреляли. Судили его тройкой ОГПУ. Мы знаем, что он сознался, и что в его деле есть показания других людей: по нему проходило около 20 человек. Это было оформлено как группа лиц, поэтому Заботин и получил расстрел. По версии следствия, он похитил некоторое количество кирпичей и стекла. Юристы ПЦ «Мемориал» перевели стоимость похищенного в современные деньги — получилось около 60 тыс. рублей. Причем пока мы даже не можем точно сказать, это стоимость похищенного Заботиным лично или всей группой в целом.
Шахет с юристами решили подать заявку на реабилитацию, чтобы получить документы по делу. Решение о том, подлежит ли человек реабилитации, принимает прокуратура. В случае отказа она обязана передать документы в суд, но на практике часто не делает этого, если речь идет об обвиняемых по статьям, которые она не считает «политическими», включая «Закон о трех колосках». Так произошло и в случае с делом Заботина. Шахет обжаловал это решение, но суд счел, что прокуратура была в своем праве.
Тогда его представители попытались пересмотреть приговор в стандартном порядке, как если бы речь не шла о репрессиях. Они подали кассационную жалобу на приговор 1933 года — и получили из Мосгорсуда ответ, что рассмотреть эту жалобу там не могут (без объяснения причин). По словам Марины Агальцовой, когда она позвонила за разъяснениями сотруднику суда, который написал письмо, тот ответил: «Понимаете, человека расстреляли за кирпичи! Здесь же налицо политическая репрессия!». Он порекомендовал обратиться в прокуратуру, — которая к тому моменту уже отказалась считать приговор репрессивным.
Пытаясь получить документы, юристы прошли последовательно Головинский районный суд Москвы, Московский городской суд и Верховный суд. Все инстанции отказывали им, вставая на сторону МВД. Но неожиданно в июне 2019 года, после очередного обжалования, Верховный суд взял дело в кассацию — хотя по закону не обязан это делать. Такое решение может принять судья, если посчитает, что в деле были допущены нарушения. Удивительно, что до этого Верховный суд уже отказывал в пересмотре по аналогичным делам.
Еще большим сюрпризом для Шахета и юристов стала позиция МВД. «[На суде] представитель МВД сказал: “Наши коллеги сплоховали. Они действительно неправильно применяли закон». Такое бывает крайне редко” — говорит Агальцова. В результате Верховный суд постановил удовлетворить жалобу в полном объеме, обязав МВД ознакомить Шахета с делом.
Рачинский говорит, что решение суда о выдаче документов по делу Заботина — первый такой исход как минимум за последние 20 лет, а возможно и за всю историю. Хотя попытками получить доступ к делам не реабилитированных занимались сотни людей, в том числе десятки юристов. Теперь позицию Верховного суда можно использовать в судах нижестоящих инстанций, и для них это, как правило, аргумент, утверждает Агальцова. Конечно, суд может принять любое решение, но понимает, что если оно будет противоречить позиции Верховного суда, то кассация его отменит. Это своеобразный суррогат судебного прецедента. Теоретически, решение по делу Шахета может затронуть сотни тысяч дел граждан, которые были репрессированы, но не реабилитированы. По данным юриста Анны Фоминой из «Команды 29», которая также отстаивала интересы Шахета, таких насчитывается около миллиона человек.
Получив решение суда, Шахет намеревается сразу обратиться в архив. Теперь он не исключает, что будет снова подавать заявку на реабилитацию — в зависимости от того, что обнаружит в документах.