Своими словами: отец Павел

Детский дом, ссылка, голод. Тюрьма, суд, лагеря, увечье. Жизнь под бдительным присмотром «органов». Церковное служение и борьба за свободу церковной общины. «В круженье времени и бытовых забот важно не потерять жизненную цель и не спутать цель со средствами её достижения», – написал отец Павел Адельгейм за три дня до гибели.

…Предлагаемый материал объединяет воспоминания отца Павла, разбросанные по многочисленным интервью и автобиографическим заметкам в «Живом журнале».

Детство

Родился 1 августа 1938 г. в Ростове-на-Дону. Отец, Анатолий Павлович Адельгейм, расстрелян в 1942 г. Мать, Татьяна Никаноровна Пылаева, дважды подвергалась аресту, в 1946 г. выслана в Казахстан.

Дед мой был промышленником, в 1937 году его расстреляли. Но он был позднее реабилитирован по моим обращениям. Отец мой хотел быть, как и его отец, горным инженером, но в силу того, что его отец был признан врагом народа, его никуда учиться не брали, он оказался лишенцем. Ему удалось поступить только в Москве в Вахтанговскую студию Симонова. И туда же поступила моя мать. А мать была дочерью полковника царской армии. И они там познакомились, поженились, а так как жилья своего в Москве не было, то они уехали на периферию. Отец был перед началом войны назначен директором Областного драматического театра в Иваново. Ему тогда еще не было тридцати лет, молодежь театральная собиралась, как всегда у нас принято, на кухне, анекдоты рассказывали, чай пили. И всех их замели. Половина была расстреляна, а остальным дали большие сроки и отправили в лагеря – измена родине, шпионаж, антисоветская пропаганда. В основе всех обвинений был только самооговор. Я знакомился с делом, читал. Там такие показания. Сын одного священника оказался там, его спрашивают: «Такой-то был там? С чего вы решили, что он шпион?». Он говорит: «Сразу видно – у него и шляпа такая и галстук такой». Этого было достаточно для расстрела. Отца моего обвиняли в том, что в случае прихода немцев он собирался захватить власть над всем искусством Ивановской области. Мать пошла в КГБ добиваться правды, ее тоже арестовали, а меня отдали в детский дом. Было мне года два с половиной. Наверное, с год я там был. Потом ее арестовали, когда мне уже было уже лет шесть, и я почему-то оказался в детском доме в Костроме. Там я провел года два-три.
[…] Я только помню, что было очень голодно. За домом проходила железная дорога, и мы ходили по рельсам и собирали – туда соя просыпалась, вот мы эту сою собирали и ели. Это была очень радостная находка. Один раз копались в земле и отрыли турнепс, пролежавший зиму в земле. Съели с большим удовольствием [Вольтская Т.] Всегда наперекор: воспоминания протоиерея Павла Адельгейма // Радио Свобода. 2010. 11 марта. .

Караганда. Севастиан

До 1953 г. находился с матерью в ссылке в Казахской ССР, после смерти Сталина переехал в Караганду.

О смерти Сталина мы услышали сообщение по радио. Восприняла ее наша семья как окончание нашей ссылки в Казахстане и надежду на перемены в нашей судьбе. Разумеется, мы очень обрадовались. Сам Сталин как личность был мне совершенно безразличен, как плохая погода. Радовались мы последствиям его смерти.
В нашем бараке жили поволжские немцы, которых ещё во время войны вывезли в Казахстан в телячьих вагонах и высадили в открытую степь, покрытую глубоким снегом. Охранники вбили кол в сугроб, сообщили прибывшим, что они будут здесь строить город и уехали. Многие переселенцы, особенно дети, вскоре умерли. Те, кто сумел выжить, действительно построили этот поселок. Но они не смогли забыть своих детей и родителей, умерших от голода и мороза. Смерть Сталина напомнила им все пережитое за прошедшие годы. Радость освобождения была неотделима от скорби по погибшим. Эти чувства переживали не только в нашем, но и в других бараках, такое настроение царило во всем поселке. Мама без особенной радости, но удовлетворённо сказала: «Сдох, собака!» Больше разговоров на эту тему у нас не было.
Моя жизнь в это время была наполнена совершенно новыми впечатлениями от участия в жизни церковной общины иеромонаха Севастиана Карагандинского [Рыбакова Е.] Павел Адельгейм, школьник. «Мама без особенной радости, но удовлетворенно сказала: „Сдох, собака!”» // 05/03/53. 2013. 5 марта.

[…] Остались впечатления от ночных богослужений, чтения страстных Евангелий, общих трапез. Служили мы тайно в разных домах на переносном антиминсе. Богослужения продолжались всю ночь. В 21 час начинали Всенощную, потом Литургию. В пять часов утра все заканчивалось, и я шёл спать. Все расходились. Отец Севастьян пил чай и шёл в другой дом служить обедницу, а потом начинались требы. Их разрешали служить в молитвенном доме.
Приход был большой. Число прихожан совпадало с числом жителей. По составу это были раскулаченные переселенцы. По соседству располагались немецкие поселения со строгой планировкой улиц, чистотой, порядком, палисадниками возле каждого дома. Иногда вдвоём с батюшкой мы путешествовали на Мелькомбинат, где жили многие из прихожан. Мы выходили утром, пока было прохладно. Батюшка шел лёгкой походкой в сапогах и подряснике. Мелькомбинат находился километрах в трёх от Б. Михаиловки. Это был большой посёлок с крепкими крестьянскими хозяйствами. На бесплодном песчанике всё росло и цвело, как в Земле Обетованной. Крестьяне сами копали колодцы, придумывали технику. Семьи были многодетные, по восемь – десять человек. В семьях сохранялся патриархальный уклад. […]
Собор 1988 г. [отца Севастиана] прославил одним из первых среди новомучеников. Батюшка пробудил мой интерес к церковной жизни. Моё решение служить Церкви созрело в тринадцать лет. Это действительно был замечательный Пастырь, и общение с ним привело меня в храм навсегда Щипков А. «Из семинарии меня выгонял лично Филарет Денисенко»: беседа с клириком Псковской епархии отцом Павлом Адельгеймом // Religare («Религия и СМИ»). 2008. 31 марта..

Киев. Семинария

В 1954 г. – послушник Киево-Печерской лавры, с 1956 г. – в Киевской семинарии, исключён в 1959 г.

В 1959 году [празднование 1 Мая] пришлось на Великую Пятницу, день сугубого поста. ФиларетФиларет (Денисенко, р. 1929), в 1957–1960 гг. ректор Киевской духовной семинарии. В наст. вр. предстоятель Украинской православной церкви Киевского патриархата. назначил торжественное собрание, во втором отделении хор с патриотическими песнями. Лёня СвистунСвистун Леонид Никитич, митрополит Макарий (1938–2007), церковный деятель, епископ Украинской православной церкви, митрополит Винницкий и Могилёв-Подольский. предложил мне пойти к ректору с протестом. Мы пошли, и Филарет произнёс воспитательную речь о любви к советской власти: «Я сын шахтера, стал архимандритом и ректором. При какой другой власти это могло бы случиться? Под чьим небом вы живёте? Чей хлеб едите? По чьей земле ходите? Вы неблагодарные, вас советская власть учит…» и т. д. Это была последняя капля. Инициативу разговора, видимо, приписали мне. Леня был социально близким, сын рабочего, отец погиб на войне, а моего отца расстреляли как «врага народа».
Конечно, я был на торжественном собрании 1 мая, слушал речь Филарета о солидарности трудящихся, пел с хором: «Коммунистической партии хвала», кстати, красивое музыкальное произведение, и другие песни. Протест был последней каплей, и Филарет перед экзаменами заставил меня написать заявление об отчислении из Киевской семинарии «по собственному желанию»Щипков А. «Из семинарии меня выгонял лично Филарет Денисенко»…

Гайворон. Венчание

В 1959 г. зарегистрировал брак и венчался в с. Гайворон (Черниговской обл., Украинской ССР).

Тут приехал Владыка Ермоген, он был много лет настоятелем Киево-Печерского монастыря, и так как у нас были уже дружеские взаимоотношения, он меня пригласил к себе в Ташкент: «Приезжай, я тебя рукоположу. Только надо жениться». Я с девушками, конечно, знаком ни с какими не был, и когда вдруг мне пришлось жениться, где искать девушку было совершенно непонятно. А тут какой-то священник ко мне подошёл: «Поедем, у меня замечательная девушка в приходе есть». Ехали мы всю ночь на поезде, потом на грузовой машине, в какой-то деревне пересели на лошадь с телегой, звали её Булочка, и вот на этой Булочке, в конце концов, приехали в село Гайворон, где он служил. И там я познакомился с девушкой. Один раз мы с ней пообщались, она ещё как раз в это время сдавала экзамены за 10 класс. Потом я в воскресенье снова пришел, а в понедельник я открыл Евангелие и попросил, чтобы Господь мне ответил, как мне поступать. И прочитал текст о воскрешении дочери Иаира: «Заложи руку твою и исцелится дочь моя». И я решил, что мне Господь указал решение, пошёл и сделал предложение. Она была ещё без паспорта, у них село было не паспортированное, не выпускали же никого. Но паспорт ей дали, нас расписали. Мама была, кончено, против, но она голоса особенного не имела. Там был дедушка. Дедушка сказал: «Хай идэ!». У меня были на куртке большие заплаты, у сандалеты у меня оторвалась подошва, и я дратвой пришил ее через край[Вольтская Т.] Всегда наперекор….
[…] Венчаться решили в её родном селе. 13 июля 1959 г. невеста, жених, его мать и три товарища приехали в Гайворон. Было около семи часов утра. Село пробуждалось. Путешественники весело плескались у колодца, смывая дорожную пыль. В калитку постучал «выконавец» (укр. посыльный).
– Вам повестка. Всем прибывшим срочно явиться в сельсовет. Распишитесь.
«Всякая душа да будет покорна высшим властям» (Рим. 13, 1). Собрались и пошли в сельсовет. Председатель всех пригласил в свой кабинет. Беседа не клеилась.
– С какой целью приехали?
– Здесь живут родители моей невесты. Мы у вас зарегистрировали брак и приехали венчаться.
– У нас здесь много лет никто не венчался. Это событие бросит тень на постановку научно-атеистической работы в нашем селе. Вы бы ехали в другое место.
Дверь отворилась. Не вошёл, а стремительно влетел человек тяжёлой комплекции. Он был сильно возбуждён.
– Где они? Вы зачем приехали?
Лёня Свистун, не учитывая накала обстановки, задорно ответил:
– Невест искать!
Пришедший вспыхнул:
– Я здесь десять лет работаю. Ещё не было такого безобразия. Как, – загремел он, – в советской деревне попы девушек соблазняют! И нашлась же такая дура!
Жених встал:
– Прошу не забываться. Вы нас вызвали, вероятно, не для того, чтобы оскорблять. Если Вы лицо официальное, изложите Ваши претензии.
Прибывший оказался лицом официальным – председателем колхоза по фамилии Малёваный. К возражениям он не привык.
– Молчать!!!
Самообладание отказывало ему. Он лихорадочно искал по столу что-нибудь тяжелое. Под руку подвернулась квадратная темно-синяя чернильница на мраморной подставке. Он зажал её в руке.
– Я контуженый. Я тебя на фронте защищал, молокосос! Убью и отвечать не буду!
Мать жениха схватила его за руку:
– Остепенитесь!
Малёваный в ярости заметался по кабинету. Все поднялись. Было ясно, что разговор не получится. Председатель сельсовета жестом отпустил приглашенных. Ушли встревоженные.
Увы, предчувствия не обманули. Дома мать невесты рассказала, что по селу идет слух, будто было постановлено на комсомольском собрании не допустить венчание в церкви.
– Пусть только попробуют венчаться! Войдем в церковь, с невесты фату сорвём, – заверил комсорг.
Снова не удалось позавтракать. В калитку постучали:
– Повестка. Срочно явиться в сельсовет. Распишитесь.
Около сельсовета стоял синий мотоцикл с коляской. Несколько милиционеров сидели в кабинете председателя.
– Начальник районного отделения милиции. Ваши документы. Меня вызвали по поводу учиненного Вами хулиганства. Объяснитесь !
– Мне нечего объяснить. В каких хулиганских действиях Вы меня обвиняете?
– Вы ворвались толпой в кабинет председателя, буянили, оскорбляли представителей местной власти. На вас составлен акт. Вот написано, читайте: «Топал ногами, скрипел зубами, наводил ужас на окружающих». Вам лучше признаться.
– Это неправда. Мы пришли по вызову.
– Как, неправда? Акт подписали четыре коммуниста, а вы – попы! Кому я должен верить?
– Советские граждане равны перед законом.
– Ты мне еще права качать будешь? Завтра придешь за паспортом в отделение. Я с тобой разберусь. У твоих друзей есть паспорта?
– Мы киевляне. Живем в трёх часах езды отсюда. Поэтому паспорта с собой они не взяли. Здесь не паспортированное село. […]
– Пусть немедленно явятся. Я арестую их до выяснения личности.
Вернувшись домой, быстро собрали ребят и спрятали в дальнем конце села у знакомых. Милиции сообщили, что ребята вернулись в Киев. Нечего было и думать венчаться в Гайвороне: священника предупредили, чтобы он не вздумал венчать. На попутной машине поехали за 40 км в село Дептовку.
Встречный ветер освежал лицо. Дорожные впечатления остудли возбуждение. Местный священник принял сердечно. Обрядили невесту. Народу не было. Собралось несколько случайных старушек. Хора тоже не было. Но всё пережитое наполнило венчание необычной торжественностью. Невеста на долгие годы запомнила, как Лёня Свистун с восторгом пел «многая лета»Адельгейм П. Венчание в советской деревне // adelgeim.livejournal.com. 2010. 12 августа..

Ташкент. Ермоген

В 1959 г. архиепископ Ермоген (Голубев) рукоположил Павла Адельгейма во диакона к Ташкентскому кафедральному собору.

[…] В 1958 г. архиепископ построил в Ташкенте великолепный кафедральный собор. Собор, существовавший до того времени в Ташкенте, был невелик и совсем не походил на кафедральный собор. Владыка решил построить новый собор. Был конец 50-х, когда не только строительство, но и косметические ремонты храмов запретили. Чтобы не остаться вообще без собора, Владыка не разрушил старый храм, а выстроил новый храм над старым, остававшимся внутри нового. Владыка заложил новый фундамент, возвёл стены, а когда строительство подошло к концу, старый собор по частям вынесли из нового здания. Двухпрестольный храм вмещал до трёх тысяч народа. В то время на миллионный Ташкент было всего четыре храма, и места для людей не хватало. Благодаря уникальным талантам и помощи Божией, Владыка сумел собрать значительные средства, которых оказалось достаточно не только для строительства собора, но и для его великолепного интерьера: мраморного иконостаса с иконами, золочёными вратами, бронзовыми люстрами и просторными хорами. […]
В Ташентской епархии не было коррупции, разрушающей современную церковную жизнь. Оказалось, что исключить коррупцию совсем не трудно. Указом архиепископ запретил младшим клирикам делать подарки старшим по положению. Старшие могли одаривать стоявших ниже по должности на иерархической лестнице, а младшие не могли дарить старшим. […]

Совет по делам религий при С[овете] М[инистров] СССР завёл жёсткий порядок регистрации духовенства. Епископ должен был согласовывать кандидатуру священника прежде его рукоположения и назначения. Архиепископ Ермоген не подчинился этому порядку. Он прежде рукополагал и назначал священника, а затем с указом на руках посылал за регистрацией к уполномоченному Совета. Такая практика вызывала раздражение уполномоченногоАдельгейм П. В память вечную будет праведник // adelgeim.livejournal.com. 2011. 6 апреля. […].

В 1961-м он открыто выступил против решений Собора, принятых под давлением Совета по делам религий, о внесении изменений в «Положение об управлении РПЦ», касающихся раздела «О приходах». Речь шла об отстранении духовенства от участия в приходском совете и хозяйственной жизни прихода. Позднее эти изменения расстроили приходскую жизнь и вызвали конфликты.
Владыка Ермоген отстаивал право настоятеля быть избранным в исполнительный орган храма и участвовать в духовной и хозяйственной жизни своего прихода. Он сочувствовал московским священникам Глебу Якунину и Николаю Эшлиману, написавшим в 1965 году письма Патриарху и Правительству в защиту верующих Машинописная копия письма священников Глеба Якунина и Николая Эшлимана была изъята у отца Павла Адельгейма в 1969 г. во время обыска. В письмах и статьях отстаивал соборный уклад в церковной жизни. Владыка Ермоген был уволен за штат и пожизненно сослан в Жировицкий монастырь Яковлев В. Век русской Церкви: от гонений до крови до объятий до смерти: к 50-летию священнослужения отца Павла Адельгейма // Псковская губерния. 2009. 26 августа – 1 сентября. № 32 .

Арест

В 1964 г. закончил Московскую духовную семинарию. Назначен священником в г. Каган (Бухарской обл., Узбекской ССР). 14 декабря 1969 г. арестован.

Ничто не предвещало грозы, небо было безоблачным. Воскресенье, тёплый солнечный день. Моя жена улетела с дочерью Машей в Москву, устроить её в диспансер на три месяца. Младшие дети остались на моём попечении с Дарьей Ивановной, старушкой, прихожанкой храма. Это случилось вскоре после освящения нового храма. От старого храма осталось несколько икон на холстах, и я собирался в Самарканд, чтобы подарить их архимандриту Серафиму Суторихину, настоятелю храма вмуч. Георгия. Закончив воскресную Литургию и совершив крещения, я поехал в аэропорт, купил билет и сел в ожидании регистрации. Ко мне подошла служащая и пригласила в зал для иностранцев: некто просил меня позвонить. Зал был пуст, только в одном углу беседовали посетители. На стенах висело несколько картин. Внимательно разглядывая их, я продвигался к столу и неожиданно услышал вопрос:
– Ваша фамилия Адельгейм?
– Да, – рассеянно ответил я.
– Павел Анатольевич?
– Да.
– 1 августа 1938 года?
– Да, откуда Вы знаете?
– У меня есть постановление о Вашем задержании.
Так я был арестован. Меня повезли на автомобиле обратно домой, до рассвета продолжался обыск. Конфисковали книги иностранных изданий, мои рукописи и пишущую машинку «Reinmetal». Утром меня отвезли в аэропорт и доставили в Ташкент. Несколько дней я провёл в КПЗ Ленинского района. Сперва я был один, потом ко мне подсадили мальчика. Он пел блатные песни под аккомпанемент спичечного коробка. […]
Камера периодически наполнялась и пустела. Когда наполнялась, невозможно было дышать от дыма сигарет и махорки. Это с непривычки; я подходил к глазку и через отверстие дышал воздухом из коридора. Позднее так привык, что до сих пор не замечаю запах курева. Через несколько дней открылась дверь и меня пригласили:
– Адельгейм, с вещами на выход!
«Чёрный ворон» привез меня во внутреннюю тюрьму. Ворота были вписаны в арку и открывались изнутри. Старшина подошёл к переговорному устройству, створки разъехались и, запустив воронок, снова сомкнулись, как акулья пасть.
Дальше – закрытый двор-колодец, обнесённый четырёх-шестиэтажными стенами, решётчатые двери с блокировками и т. п. На меня этот антураж не произвёл большого впечатления. Я читал об этом в книжках, и реальность совпала с воображением. Интереснее впечатления моего сокамерника Изи Котова: «Старшина заполнил анкету, обыск и вдруг открывается дверь шкафа в углу, и оттуда выходит… Фантомас, два метра ростом, говорит: „Пройдёмте!” и тащит меня за собой в шкаф. От ужаса я зажмурил глаза, а когда открыл, увидел коридор и железные двери в камеры. Фантомас открыл одну из них, втолкнул меня и запер. Из стен торчали крючья, и я стал искать глазами пятна крови на полу и по стенам».
Всё объяснилось просто. Под шкаф был замаскирован вход в тюрьму, а «Фантомасом» оказался безобидный Гриша, студент четвёртого курса юридического факультета, подрабатывавший дежурным. Позднее мы с ним подружились. Теперь он проводил меня той же дорогой в камеру, где я провёл целый год до суда. Так началось моё юридическое образование Адельгейм П. Последний юбилей года // adelgeim.livejournal.com. 2009. 14 декабря.

Суд

В 1970 г. приговорён Ташкентским городским судом к трём годам лишения свободы с отбыванием в колонии общего режима. К «политической» статье «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» добавили две «бытовые».

Первоначально процесс задумывался как показательный. Пригласили телевидение, широко рекламировали задачи открытого процесса. Из городского суда Ташкента, имевшего статус, равный с областным судом, в СИЗО приехал за мной «чёрный ворон» с чрезвычайной охраной. Это была не милиция, а солдаты. Из машины высыпало человек десять. В это время я гулял по тюремному двору и мог наблюдать приготовления со стороны. Меня позвали вниз и оттуда повели обратно во двор уже в сопровождении конвоя между двух шеренг солдат. Ещё более удивительная демонстрация ожидала меня в суде. Когда отворилась дверь «воронка», меня встретили две шеренги автоматчиков, расставленные до дверей суда. Внутри суда от самых дверей стояли солдаты на расстоянии трёх метров двумя шеренгами, протянувшимися до входа в самый большой зал суда. Шеренги тянулись по коридору, вверх на два марша широкой лестницы с дорожками и коврами, и обрывались у входа в зал. Зал вмещал человек триста. В центре располагался судейский стол и за ним – кресла для трёх судей. Слева от них – «скамья подсудимых», огороженная низким барьером. В те времена клетки для подсудимых ещё не вошли в моду. По обе стороны от меня стояли автоматчики. На стульях рядом с барьером расположились ещё трое солдат и офицер. Ближе к судейскому столу стоял стул для адвоката, напротив него стол и стул обвинителя.
[…] Защищать меня согласился Юдович Лев Абрамович, доктор наук и действующий адвокат Юдович Лев Абрамович (р.1926?), московский адвокат, защитник П. Адельгейма (1970), К. Любарского (1972), П. Якира (1973), С. Григорьянца (1975), А. Твердохлебова (1975–76). С 1977 г. в эмиграции.. […] Адвокат тщетно пытался получить на руки судебное дело. Только возьмёт в руки, секретарь тут же отнимает у него под разными предлогами. Обвинение изложило состав преступлений. Судья приступила к допросу обвиняемого. Она предъявляла инкриминированные документы и спрашивала о моём отношении к ним. Это были изъятые у меня при обыске бумаги. Письмо А. И. Солженицына к четвёртому съезду советских писателей я цитировал наизусть. Расспрашивала меня об отношении к «Письму московских священников о. Глеба Якунина и о. Николая Эшлимана».
– В письме говорится, что советская власть закрывала храмы и духовные семинарии. Вы разделяете этот взгляд авторов?
– В 1959 году я закончил Киевскую духовную семинарию. Сейчас семинария закрыта.
– Секретарь, запишите: подсудимый разделяет взгляды московских священников.
В таком духе проходили диалоги. Суд рассмотрел результаты филологической экспертизы, установившей, что подсудимый писал статьи, стихи и другие документы, в которых «неправильно изображал жизнь советских людей». Мало того, он «злостно приписывал» собственные произведения известным советским поэтам. Например, приписал поэму «Реквием» известной советской поэтессе А. А. Ахматовой. Подборку стихов «Демоны глухонемые» приписал М. Волошину, поэму «Человек» – В. Иванову, а стихи о Сталине – О. Мандельштаму. Суд пришёл к выводу, что подсудимый «опорочил советских поэтов необоснованной клеветой на советский общественный и государственный строй».
Адвокат задал вопрос эксперту:
– Какое у Вас образование?
– Я филолог, философ, историк и педагог.
– Вы не поняли. Что Вы закончили?
– Пединститут.
– Какую Вы имеете учёную степень и звание?
– Учительница русского языка и литературы.
– На какие критические источники Вы опирались в своей экспертизе?
– На личный опыт исследований.
– Вы можете ознакомить нас с библиографией по исследованным авторам?
– Это не секрет. Вы можете сами ознакомиться с библиографией.
– Меня интересует обоснованность экспертизы.
Адвокат объяснял судье, что клевета является правовым понятием, и заключение о клевете должен выносить суд, а не экспертиза. Судья не слышала. В перерыве я остался наедине с конвоем и молодой солдатик спросил:
– Слушай, я никак не пойму, за что тебя судят. Ты всё правильно говоришь.
У суда явно что-то не складывалось. Телевидение прекратило съёмки и уехало. Со следующего дня заседания перенесли в маленький кабинет, где помещались только участники процесса. Дальнейший процесс проходил без публики. Он продолжался ещё неделю, но проходил скромнее. Больше не было солдат, построенных шеренгами. За мной приезжал конвой из трёх автоматчиков с лейтенантом, отвозил в суд и привозил обратно. Адвокат не мог ничего сделать. Его возмущению происходящим не было границ. […]
Когда судья зачитала приговор, он подошёл ко мне, взял за руки и сказал: «Mut verloren – alles verloren». К приговору я был готов, и всё же ноги подкосились. Не ожидал, что так придавит. Его сочувствие меня поддержало Адельгейм П. Ташкентский суд // adelgeim.livejournal. com. 2010. 26 июля.

Лагерь

Прошёл три лагеря, в результате несчастного случая в исправительно-трудовом учреждении п. Кызыл-Тепа (Узбекской ССР) и неоказания медицинской помощи потерял ногу.

Привезли меня в первый лагерь, а утром надо было выходить на работу. Нас построили по пятёркам, вдруг, я смотрю – огромная доска над входом, и там написано: «Лица, подлежащие ежедневному обыску». 19 человек. И самая первая фамилия по алфавиту – моя. Но дальше – самое интересное. Перечислены, понятно, все паханы, но я-то первым поставлен. Всех остальных знают, а моя фамилия никому неизвестна. Там все это быстро выясняется в лагере, кто признан главным бандитом, и ко мне подходит депутация из 80 человек, меня приглашают в барак, где располагается вся эта блатная головка. Мне место очищено уже, все кругом меня обступили: «Садись, рассказывай». Я начинаю им рассказывать, и они понимают: что-то не то. Очень быстро все разъяснилось, и они говорят: «Ладно, раз тебя начальство к нам приписало, то занимай здесь кровать, устраивайся». Так я оказался в узком блатном кругу. Им это было интересно. Во-первых, всем надо было писать протесты на приговоры и прочие документы, а второе – им очень скучно. И я должен был им рассказывать. И я все, что знал: стихи читал, песни пел, сказки рассказывал, уже Евангелие начал. Они все слушают. А потом даже некоторая священническая деятельность у меня началась. Мне было 30 лет, а они все – молодёжь, всё это ребятки брошенные, не получившие достаточно родительского внимания, им хочется поделиться с кем то, и они, конечно, ко мне все приходили и со мной беседовали. Так что я у меня была такая, можно сказать, исповедь.
В первом лагере (это только в советской России возможно), я попал на ЦРМ – Центральные ремонтные мастерские. Я, человек абсолютно технически необразованный, всю жизнь не мог понять, что такое втулка, а меня назначают архивариусом. Это нужно было знать чертежи всех агрегатов, которые применялись! И ты должен был всем этим овладеть в кратчайшие сроки. А потом этот лагерь распустили, организовали там новый лагерь, в который был назначен очень своеобразный начальник, с которым у меня, как и с Филаретом, были очень сложные взаимоотношения. С одной стороны, вроде как он человек интеллигентный, и были симпатии, с другой стороны, он всю жизнь проработал в госбезопасности, и у нас были несовместимые понятия. Там я огромную пачку писем нашел, где-то засунутую за батареями, но так как писем мы не получали от родных, то я пошел и раздал письма по адресатам. И вот он там топал ногами, что я – «насквозь протухший антисоветчик» – поднимаю лагерь против начальства. Потом он там устроил избиение заключенных, больше ста человек – там и смертельные случаи были, и искалеченные были люди. Я старался как-то всему этому помешать. Последнего парня понесли мы прямо в штаб. А там уже приехали полковники из областного ГУЛАГа, и когда мы его внесли, один из них говорит: «Кто это его так?». Я говорю: «Это уж вам виднее, „кто это его так”. И на меня этот Карпов посмотрел (это он расправился с этим уголовным элементом) и он после этого, видимо, решил мне отомстить, и на меня было несколько покушений. И вот одно покушение закончилось тем, что на меня наехал кран, он меня вообще должен был раздавить пополам, но я как-то выскользнул, а ногу он мне прижал. […]
А потом меня отправили в инвалидный лагерь, в одних кальсонах, да и то мне удалось их чудом увезти с собой, и то требовали отдать обратно. Я к офицеру просто подошел на пересылочном дворе, говорю: «Как, вы меня совершенно голым возьмете на этап или нет?». Он прогнал этого завхоза, и я поехал вот так – до пояса голый, босиком, без костылей, на одной ноге прыгал. Там даже все окна пооткрывались – такого они не встречали с этапа. Там выдали мне одежду, понятно, и посадили меня шить простыни на электрической машинке. По 150 простыней была норма. Мне надо было тогда самому себе показать, что я остаюсь полноценным человеком, и я старался эту норму перевыполнять по-стахановски. Вообще, во всех лагерях, кроме Кызылтепо, у меня были очень хорошие отношения. Сначала администрация всегда смотрела с некоторым ужасом – антисоветчик, неизвестно чего от него ждать, то ли лагерь сожжёт, то ли бомбу подложит, а потом они, конечно, видели, что ничего плохого я им сделать не могу, очень хорошо начинали ко мне относиться [Вольтская Т.] Всегда наперекор…

Псков

Вышел из заключения в 1972 г. Служил в храмах Ферганы (Узбекская ССР), Красноводска (Туркменская ССР), Алуксны (Латвийская ССР). С 1976 г. – в Псковской епархии.

А вот когда приехал в 1976-м в Псков, тут у меня сразу появился опекун из КГБ – капитан Васильев, который был настроен ко мне крайне враждебно, прямо как в Средней Азии, – всё было очень жёстко. Он кричал, стучал кулаками по столу, что-то от меня требовал, а чего именно, не только я понять не мог, но, думаю, он не знал этого и сам. По-моему, он просто меня пугал, чтобы мне было страшно. Конечно, приходилось опасаться неприятностей каких-то, но очень неопределенных.
В Пскове сразу сложился интереснейший круг общения и со священниками, и с приезжими гостями. Самыми, наверное, значимыми и живыми были встречи о. Сергием Желудковым, который заходил иногда к нам на чаёк. И который, можно сказать, вписал свою страницу в историю церкви ХХ века, – своими трудами, книгами, да и самой жизнью, воистину праведной. Жил скудно, ходил в одном стареньком пальто, а все средства, которые у него появлялись, отдавал нуждающимся… Было очень интересное время.
А в Пскове какие этапы… Первые пять лет не было своего прихода. Служил «на подхвате»: поначалу в селе Велье, затем в Никольской церкви в Любятово, целый год замещал заболевшего о. Константина Малык, настоятеля Троицкого собора. Потом служил в храме святого Дмитрия Солунского.
А с 1981-го ситуация меняется: началось двадцатилетнее служение в церкви апостола Матфея в селе Писковичи под Псковом. По-настоящему сроднился с этим местом. Красивый храм на высоком берегу Великой, там, где она вот-вот сольется с Псковским озером. И хорошие люди… простые, душевные, открытые. Писковичи до 1988-го года – этап вполне начатый и завершенный. Правда, давление уполномоченных продолжается сильное, но уже не безнадёжное.
И уж совсем новые времена наступили в 1988-м. Появилась возможность выходить к людям, начались встречи, выступления, первые поездки за границу, участие в конференциях. Даже едва не стал депутатом Верховного Совета – митинги были тысячные, очень активно поддерживали. Но пропартийная власть, которая была еще сильна, сделала все, чтобы не пустить священника в депутаты, и ей это удалось. Может быть, за счет нашей прямолинейности и неискушенности в подобных делах. Но главное – появилась возможность возрождения храмов, и первым в Пскове стал храм святых Жен Мироносиц, – 55 лет простоял он закрытым. Владыка Владимир Котляров назначил меня его настоятелем, оставив за мной и Писковичи. Первая служба в Мироносицах состоялась на Радоницу 9 мая 1989-го года, служили перед храмом, и не только потому, что в храм еще опасно было входить, но оттого, что пришло очень много людей, стояли и на дороге к храму, и в проходах на кладбище вокруг Яковлев В. Век русской церкви….

В 1989–2008 гг. настоятель храма св. жён мироносиц (со скудельниц) г. Пскова. Основал общеобразовательную православную школу регентов при храме св. жён-мироносиц (1992) и приют для сирот-инвалидов (1993) при храме св. апостола Матфея в дер. Писковичи, Псковкого р-на, Псковской обл. Один из основателей и член правления псковского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал». Критиковал церковное священноначалие. Подписал письмо в защиту участниц группы «Pussy Riot». Автор книг «Догмат о церкви в канонах и практике» (2002), «Своими глазами» (1975–2010), многочисленных статей. С 2009 г. вёл блог в «Живом журнале».

Убит 5 августа 2013 г. Похоронен на Мироносицком кладбище Пскова.

Редакция сайта «Уроки истории» благодарит Василия Попова за предоставленные фотографии.

Мы советуем

Своими словами: отец Павел

Свидетель: священник Павел Адельгейм / Выставка в Международном Мемориале

Хроника похорон тирана

«Зная все это, я, тем не менее, плакал в день смерти Сталина. Он казался мне скрепой, которая все соединяет».

Хоть генсеков выноси

Свидетель: священник Павел Адельгейм / Выставка в Международном Мемориале

Хроника похорон тирана

«Зная все это, я, тем не менее, плакал в день смерти Сталина. Он казался мне скрепой, которая все соединяет».

Хоть генсеков выноси

Статья с транслитераций

Балык

Тюрьма как памятник

Виновные по рождению