Не всегда человек, попавший в жернова репрессий, оказывался обречен. Некоторым, благодаря удаче, связям и собственной выдержке, удавалось выпутываться из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Рассказываем историю Николая Холина — инженера и высокопоставленного работника «строек социализма», которому удалось вначале избежать репрессий во времена Большого террора, а потом, уже в 50-х, не попасть ни в лагерь, ни под расстрел после обвинения в шпионаже.
Ноябрь 1952 года. Только что закончился XIX партийный съезд, последний в жизни великого вождя. Коммунисты и беспартийные по всей стране штудируют новый «гениальный труд товарища Сталина» – брошюру «Экономические проблемы социализма в СССР». Органами госбезопасности командует пришедший в МГБ из аппарата ЦК КПСС Семен Игнатьев, вскоре обвиненный партией в попустительстве чекистам, сфабриковавшим «дело врачей». В Абхазии вот уже год раскручивается «мингрельское дело», по которому у арестованных выбивают показания на «главного мингрела страны» Лаврентия Берия. В августе расстреляно все руководство Еврейского антифашистского комитета, и уже полным ходом идет подготовка к процессу кремлевских врачей-вредителей, «ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». Ждет ареста впавший в немилость и не избранный на прошедшем съезде в узкий состав Президиума ЦК Вячеслав Молотов. А сам вождь обдумывает, как бы половчее добраться до своего злейшего врага – маршала Тито.
И как некое предчувствие прозвучали на всех партсобраниях и политинформациях строки из передовой «Правды» – «Да здравствует многие годы наш дорогой учитель и вождь дорогой товарищ Сталин». Уточнение «многие годы» было непривычным, стране впервые за прошедшее 30-летие напомнили, что корифей всех наук и лучший друг детей тоже смертен.
И в это самое время, которое Аркадий Райкин позже назовет мерзопакостным, в Московском торфяном институте 15 ноября 1952 года собралось на свое заседание партийное бюро. На повестке один вопрос: персональное дело коммуниста Холина.
В чем же профессор Холин провинился перед партией?
Имя Николая Дмитриевича Холина мы можем найти в статьях «Гидромеханизация» практически во всех советских энциклопедиях. Родившийся в Харькове в 1900 году в непролетарской семье, по всей видимости, весьма обеспеченного банковского служащего (по партийной анкете – кассира), Холин еще в детстве вместе с родителями переехал в Санкт‑Петербург. В 11 лет лишился отца и воспитывался отчимом, также имевшим сомнительный социальный статус «служащего‑конторщика». Получив в 1918 гимназическое образование в Петрограде и поработав около года на строительстве железной дороги Мга–Рыбинск, в самый разгар гражданской войны он на два года уезжает техником в Среднюю Азию на строительство другой железной дороги – Петропавловск–Кокчетав. Вернувшись в Петроград, в 1926 году заканчивает Ленинградский институт путей сообщения. Молодой инженер Холин работает сперва начальником изыскательского отряда в Туркмении, потом снова в Ленинграде. Быстро делает карьеру и к началу 1935 года уже возглавляет Бюро гидромеханизации Наркомата тяжелой промышленности СССР.
Принимал ли какое-либо участие Холин в проектных работах по строительству Беломорско-Балтийского канала (ББК), сказать наверняка трудно. Прямых указаний на это в его личном деле нет. Но, учитывая то, что по партийной линии ББК курировал секретарь Ленинградского обкома Сергей Киров, можно предположить, что все ленинградские профильные организации в той или иной мере были причастны к этим работам. Бывал ли Холин лично на строительстве одной из первых «советских пирамид», видел ли десятки тысяч рабов, кайлом, ломом и лопатой возводящих ББК имени Сталина – опять-таки нам неведомо, но с большой долей вероятности можно предположить, что да – бывал и видел. Сделал ли инженер Холин для себя выводы о сути строящегося одновременно с каналом «социализма», – опять-таки нам кажется, что да, сделал.
На строительство Канала Москва-Волга (КМВ) Холин прибыл в самом начале 1935 года, как только закончились основные земляные работы, выполненные вручную силами десятков тысяч заключенных Дмитлага НКВД СССР. Как тут не вспомнить знаменитое и как обычно лицемерное сталинское «техника в период реконструкции решает все». На самом же деле на «стройках социализма» все решали рабский ручной труд и запредельная жестокость надсмотрщиков из ОГПУ–НКВД.
Непосредственным начальником Холина стал Сергей Жук, который до этого работал главным инженером на строительстве ББК. В сентябре 1940 Сергей Яковлевич за свои труды по руководству стройками социализма получит «высокое звание» старшего майора государственной безопасности. Интересно, что из всех больших начальников, так или иначе причастных к сталинскому каналостроительсту, он один удостоился чести быть похороненным в Кремлевской стене. Сворачивая сейчас с Ленинградского проспекта на Волоколамское шоссе, мы видим высотку института «Гидпропроект», носящего имя человека, которого Александр Солженицын с полным на то основанием назвал одним из главных подручных Сталина и Ягоды. Добавим: и Ежова, и Берии, и т.д. по списку.
В управлении строительством КМВ и Дмитлаге Холин до весны 1938 возглавляет отдел гидромеханизации, где им была создана технология гидромеханизированной разработки, транспортировки и укладки грунта.
Как известно, кремлевский вождь был весьма неравнодушен к делу строительства каналов и возведению сопутствующих гидротехнических сооружений – дамб, плотин, шлюзов и т.п. сооружений, внешне больше похожих на древнеримские колонны и арки. Позже трехкратный лауреат Сталинских премий Александр Твардовский напишет:
Спешил.
И все, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала
Только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!
И тем не менее, товарищ Сталин время от времени прореживал и кадры, эти каналы сооружавшие. Не стали исключением и строители КМВ.
Занимавший высокий пост в инженерной иерархии строительства, Холин неоднократно общался с арестованным в марте 1937 года Генрихом Ягодой и другими крупными чинами НКВД из близкого окружения бывшего наркома. Все это вполне могло стать поводом к обвинениям в связях с «врагами народа, пробравшимися к руководству строительством». А за это вполне можно было поплатиться свободой, а то и жизнью. Более того, как мы увидим дальше, на Холина в НКВД уже тогда были серьезные виды.
Светлана Лихачева в 2017 году в статье «Москва переключила канал» отмечала, что
«Под конец строительства, в одну ночь были арестованы начальник Дмитлага Семен Фирин, начальник Волжcкого участка строительства Сергей Быховский, главный архитектор Дмитлага Иосиф Фридлянд, сотрудница культурно-воспитательного отдела (КВО) Лидия Могилянская, скульптор Галина Левицкая и другие. Всего по «делу Фирина» было репрессировано 228 человек — почти весь руководящий состав и деятели культуры лагеря. Уцелели несколько человек, среди них Сергей Жук, главный инженер канала, и несколько начальников строительных участков».
Тут Холину крупно повезло в первый раз: его не затронули аресты, катком прокатившиеся по руководству Дмитлага весной и летом 1937 года. Может быть, сыграло свою роль и то, что он тогда был беспартийным, сказать трудно. Летом 1937 года Холин был награжден орденом Ленина и премирован знаменитой эмкой (автомобилем ГАЗ М‑1).
После окончания строительства канала он остается в Москве и получает пост вначале главного инженера, потом начальника Бюро, а позже – управляющего Всесоюзным трестом «Гидромеханизация». При этом Николай Александрович не только никогда не был комсомольцем, но и вплоть до 1939 года, как мы уже отмечали, оставался беспартийным. Руководитель треста – должность номенклатурная, и в 1939 он вступает в кандидаты, а в самом начале 1941 становится членом ВКП(б). Проработав на руководящих должностях до 1950 года, Холин переходит на преподавательскую работу в существовавший тогда в Москве Торфяной институт, где готовили в том числе и инженеров‑гидротехников.
Благополучная профессорская жизнь заканчивается в феврале 1952 года, когда Холина «как шпиона с 1933 года» арестовывает МГБ СССР. В одной из объяснительных записок он обмолвился, что именно в том году сестра его жены познакомилась с неким испанцем. Где, когда и при каких обстоятельствах Холин не уточнил. На допросах выясняется, что органы следят за ним все последние 20 лет. Обвинение, напомним, предъявлено по статье, не оставляющей фигуранту практически никаких шансов, — 58‑6 УК РСФСР, «шпионаж, т.е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам».
Судоходные гидротехнические сооружения в СССР числились стратегическими объектами, управлялись и охранялись структурами НКВД–МВД. Понятно, что Холин, выражаясь бюрократическим языком, был «носителем государственных секретов». Следствие длится 6,5 месяцев, и вдруг неожиданно, в конце августа 1952 года прекращается «за отсутствием состава преступления». Как позже написал Холин в одном из своих заявлений: «было установлено, что мой арест являлся ошибкой».
Разумеется, вырваться из лап советской госбезопасности еще при Сталине, а позже вернуться к своей работе в одном из ведущих московских вузов — это какое-то совсем фантастическое везение. Причины этого «чуда» впрочем, судя по всему, вполне прозаические. Работавший вместе с Холиным в 1950‑е годы Николай Кожевников вспоминает:
«Он был репрессирован как диссидент и проповедник буржуазных взглядов в начале 50-х годов. Реабилитирован Н. С. Хрущёвым, он знал его как инициатора применения гидромеханизации в кессонных работах при строительстве опор мостов через Днепр в Киеве и как основателя гидромеханизации на строительстве канала Москва – Волга».
А дальше начинается самое интересное. Вероятно, люди в органах, не имея возможности напрямую ослушаться весьма влиятельного на тот момент секретаря ЦК и Московского обкома партии, члена Бюро Президиума ЦК Никиту Хрущева, решили, что с паршивой овцы хоть шерсти клок. После того, как Николай Дмитриевич уже вернулся в свой институт, из МГБ вдогонку приходит компромат с перечнем его антисоветских взглядов. Как написал в августе 1953 года в объяснительной записке Холин: «партийный комитет института под давлением начальника следственного отделения полковника Ивлева исключил меня из партии». И тут еще одна загадка. По «партийным нормам» того времени, Холин должен был бы сразу же исключен из партии «как арестованный органами МГБ», т.е. еще за полгода до описываемых событий. Все время следствия Холин оставался коммунистом, и никто в партийной организации вопроса об исключении почему-то не поднимал.
Кстати, полковник Андрей Константинович Ивлев, занявший через несколько месяцев, в марте 1953 года, должность помощника начальника следственного отдела Первого главного управления МВД СССР, в брежневские 1970‑е стал кандидатом юридических наук, доцентом. Работал тогда Ивлев в Московской областной организации общества «Знание», и даже опубликовал пару брошюр о правовом воспитании подрастающего поколения. Как тогда говорили, ветеран передавал свой богатый опыт молодежи.
Вернемся к нашему герою. При обсуждении «антисоветских высказываний товарища Холина», выяснилось, что под его оценками, содержание которых он на партийном собрании не отрицал, вполне мог бы подписаться любой советский диссидент. Секретарь институтского партбюро Анисимов с негодованием констатировал:
«Он (Холин) не отрицает того, что в своих разговорах со знакомыми ему людьми, он действительно говорил о том, что Североатлантический пакт является оборонительным пактом и войны больше не будет».
Современному человеку даже сложно представить, до какой степени подобные высказывания противоречили тогдашним пропагандистским установкам. Партбюро квалифицировало эту крамолу как «попытку усыпить бдительность советских людей». Но Холин не был простаком и в ответ заявил, что НАТО просто боится нападения со стороны СССР и «других демократических сил» и потому де по факту является оборонительной организацией. И само это, якобы, свидетельствует об огромной мощи нашей страны.
Но и это было не все. Оказывается, Холин «клеветнически» утверждал, что «существующая у нас система оплата труда приводит к перерождению высокооплачиваемых советских и научных работников». Говорил он и о нерентабельности колхозов, и большом разрыве в оплате труда у руководителей и простых работников. Отмечал, что в капиталистической Индии крестьянин за день получает 1 кг кукурузы, а у нас, в СССР во многих колхозах на трудодень дают всего 200 грамм хлеба. Одним словом, злостно клеветал на советский общественный и государственный строй.
Еще раз подчеркнем, что Николай Дмитриевич ничего не отрицал, более того, с подкупающей откровенностью заявил товарищам по партии:
«Я глубоко убежден, что если в течение столь длительного периода под таким же углом зрения вести наблюдения за разговорами почти любого советского человека, то неизбежно будут найдены неверные, ошибочные выражения, если не более».
Сделал профессор и экскурс в литературоведение. Как записано в протоколе заседания партбюро «пытаясь как-то оправдаться, он сослался на то, что у Серафимовича в «Железном потоке» и то можно, мол, найти неправильные высказывания, что, мол, отряд матросов описан Серафимовичем, как настроенный антисоветски». Говорил и том, что «тов. Шолохов допустил в своем «Тихом Доне» ряд грубейших ошибок».
Вскользь упомянул Холин и о тех, кто на него доносил. Николай Дмитриевич и здесь проявил недюжинную изворотливость. «При этом характерно, – писал он в объяснительной записке, – что эти ошибки в своих разговорах я допускал с другими старыми членами Партии, т.е. тогда, когда я знал, что я беседую с людьми глубоко советскими, могущими всегда меня поправить». Слово «партия» профессор предусмотрительно писал исключительно с большой буквы. Перечисляя «старых членов партии» он упоминает и свою жену – Иларину Илларионовну Джаши, члена РКП(б) с 1921 года, работавшую тогда заместителем редактора одного из журналов.
И тут мы выскажем еще одно предположение, оговорившись, что никаких документальных подтверждений тому нет. Суть его в том, что еще одним высокопоставленным ходатаем по делу Холина мог быть и сам Лаврентий Берия. Фамилия Джаши в Абхазии достаточно известна, и в частности, в Грузии в то время работал Макарий Джаши, бериевский выдвиженец, сделавший карьеру в Тбилиси в конце 1930-х годов, а в 1952 году — министр лесного хозяйства Грузии. В короткий период после смерти Сталина, когда Берия достиг пика своей карьеры, в мае 1953 года Джаши стал руководителем Аджарской партийной организации. Так вот, не исключено, что Иларина Иларионовна использовала для спасения мужа и свои закавказские связи. Впрочем, подчеркнем еще раз, это только наши предположения.
Вернемся к заседанию парткома. Все попытки Николая Дмитриевича как-то оправдаться только раззадорили товарищей по партии. Член бюро Казанцев с негодованием вопрошал: «Можно ли категорически утверждать, что войны не будет, когда США бешено готовятся к войне, строят базы вокруг Советского Союза, ведут позорную войну в Корее?». Коммунист Холин не возражал, соглашаясь со всем, что говорили товарищи по партии. Все-таки это не был случай Джордано Бруно или Галилео Галилея, на костер (в МГБ) профессору не хотелось, и он проявил известное благоразумие, тщательно изображая искреннее раскаяние.
Впрочем, итог заседания был вполне предсказуем, профессора Холина исключили из партии и уволили из института.
Отметим, что согласно уставу КПСС, принятому на только что закончившемся XIX партсъезде, вопрос об исключении коммуниста из партии должен был быть решен не партбюро, а общим собранием первичной парторганизации.
Тем не менее, никакого возвращения на нары в МГБ не случилось, просто профессор до лета 1953 был безработным. Понятно, что это просто – вещь весьма и весьма условная. Нам не дано даже представить, что мог чувствовать человек, оказавшийся в такой ситуации в то время. Все же, вероятно, заступничество Хрущева и (или) других высокопоставленных особ действительно имело место, иначе такого везения просто не объяснить. Через четыре месяца после смерти Сталина, в июле 1953 года Московский горком КПСС отменяет решение об исключении, но для проформы объявляет коммунисту Холину выговор с занесением в учетную карточку. Это позволило ему занять профессорскую должность в крупнейшем московском вузе – МИСИ имени Куйбышева. А с 1955 года профессор Холин вновь на высокой должности – главный инженер Всесоюзного треста «Союзгидромеханизация».
Это опять номенклатурная должность и, вероятно, Николаю Дмитриевичу предложили попросить партию о снятии взыскания.
В марте 1956 года собирается партсобрание треста и уже никто не вспоминает о блоке НАТО. Вскользь только говорят, что
«тов. Холин… среди своих знакомых вел разговоры о непорядках в оплате труда колхозников и большом разрыве в заработной плате между низко и высокооплачиваемыми категориями лиц».
Как говорится, почувствуйте разницу, просто вскрыл коммунист Холин еще имеющиеся отдельные недостатки.
На вопрос, почему не апеллировал, когда был исключен из партии, без обсуждения на партсобрании, Холин отвечает, что тогда еще, мол, не пришел в себя после «незаконного 7‑месячного содержания в заключении». И вот член партбюро Рутько резюмирует: «Я считаю, что арест и исключение из партии товарища Холина, да еще и исключение без обсуждения на партийном собрании — это результат деятельности людей того периода, о котором сделал доклад тов. Хрущев на заключительном заседании ХХ съезда партии».
Да уж, того самого … .
Товарищи по партии восстановили доброе имя коммуниста Холина и сняли с него выговор.
Проработав на разных руководящих должностях до 1962 года, а на должностях пониже до 1973 года, профессор Николай Дмитриевич Холин вышел на заслуженный отдых. Скорее всего, как это следует из его партдокументов, Николай Дмитриевич благополучно дожил до развала СССР.
Вот такой счастливый финал у этой не совсем типичной истории.
Автор благодарит своих коллег Г.В. Кузовкина и Н.В. Петрова за ценные замечания, сделанные во время работы над статьей.