Екатерина Самкова
г. Тверь
Научный руководитель С. П. Сербская
КАРЕЛЫ И ГОСУДАРСТВО
Меня зовут Катя Самкова. Я живу в городе Твери. Наша семья небольшая – мама, папа и я. Мы принадлежим к тверским карелам. 33% всех карел России проживает на территории Тверской области еще с древности.
Долгое время карельский народ не имел собственной письменности. 1 марта 1930 года Комитет по делам национальностей народного комиссариата просвещения СССР провел совещание по созданию карельской письменности. А на следующий год был утвержден карельский алфавит на латинской основе. Благодаря усилиям активистов создания карельской письменности А. А. Милорадовой, А. А. Белякова, П. П. Смирнова и др., к 1937 году были подготовлены и изданы сотни необходимых книг на карельском языке. К концу 1937 года на территории округа действовали 24 библиотеки, 119 изб-читален, 6 клубов, 2 музея, 101 карельская школа.
Рецензии на подготовленные школьные учебники давал мой прадед Иван Михайлович Соловьев. Письменный карельский язык на латинизированной основе просуществовал в области с 1 февраля 1931 года по май 1938 года. Он преподавался в карельских школах. 11 июля 1930 года в Лихославле было открыто педагогическое училище, как отделение Тверского педагогического института для подготовки учителей из карел. Сотрудниками этого училища были мои прабабушка Екатерина Ивановна и прадедушка Иван Михайлович Соловьевы. В 1937 году из училища были выпущены 110 учителей-карел, в 1938 году – 100 учителей-карел.
Карельский народ никогда не имел своей государственности, так же как и письменности, но с июля 1937 по февраль 1939 года на территории Калининской области (ныне Тверской области) был создан Карельский национальный округ. Центром Карельского национального округа стал город Лихославль.
В 1937 карельский был провозглашен государственным языком в Карельской АССР. Было принято решение о создании литературного языка, единого для всех карел Советского Союза. 8 сентября 1937 года, через два месяца после принятия постановления о создании округа, появилось постановление Президиума ВЦИК СССР о переводе карельской письменности на русский алфавит. Переход на кириллицу у тверских карел происходил сложно и болезненно.
Таким образом, письменный карельский язык на латинизированной основе просуществовал на территории Калининской области чуть более 7 лет с 1 февраля 1931 по май 1938 года. Перевод его на кириллицу в 1937–38 гг. на практике привел к ликвидации письменного карельского языка. Основоположники карельской письменности, специалисты-языковеды и руководители округа были арестованы.
9 февраля 1938 года, то есть через 7 месяцев после создания национального округа, УНКВД по Калининской области возбудило уголовное дело по обвинению активистов карельского движения в контрреволюционной и разведывательной деятельности в пользу иностранного государства – Финляндии. В тот же день были проведены первые массовые аресты карельской интеллигенции. Следователи пытались обвинить активистов Карельского национального округа Калининской области в налаживании связей с руководством Карельской автономной республикой в деятельности по их территориальному объединению и дальнейшему присоединению к Финляндии.
По делу проходило до 400 человек, арестовано – 110 человек. Всего до конца 1938 года были арестованы 139 тверских карел. Среди них более 40 работников народного образования от заведующего ОКРОНО до директоров школ и учителей, весь партийный и советский руководящий состав, работники редакции газеты «Карельская правда», работники методкабинета и Лихославльского педучилища, 6 сотрудников НКВД по Карельскому округу, рядовые колхозники и рабочие.
Расследованием карельских дел занималась специально созданная руководством УНКВД оперативно-следственная группа во главе с заместителем начальника УНКВД по Калининской области П. Д. Дергачевым. В группе работало свыше 30 следователей и оперативных работников НКВД, в общей сложности было возбуждено не менее 30 уголовных дел, которые имели общее название «Карельское дело».
7 февраля 1939 года Президиум Верховного Совета РСФСР издал Указ № 696/86 «О ликвидации Карельского национального округа». За 9 лет с 1930 по 1939 годы число тверских карел уменьшилось на 30,6 тысячи человек. Из них были направлены в Карельскую АССР 3,8 тысячи, направлены на стройки народного хозяйства 2,5 тысячи, выселены в Сибирь, Казахстан и на Север 24,2 тысячи человек. Одновременно велась работа по устранению употребляемых в литературном языке финских заимствований, чтобы максимально приблизить карельский язык к русскому языку. Результат отсутствия письменности и других национальных символов проявился у тверских карел и в том, что их численность с 1959 по 1989 год сократилась более чем на 50%.
«Карельское дело» напрямую коснулось моей семьи. Моя прабабушка, Екатерина Ивановна Соловьева, в это время являлась заведующей учебной частью Лихославльского педагогического училища, и одной из первых была арестована. Долгое время она находилась в Калининской внутренней тюрьме НКВД.
Мой прадед Иван Михайлович Соловьев, учитель математики и карельского языка этого училища, так же был арестован по этому делу. Именно изучению судьбы прадеда посвящена моя работа. В ее основе материалы следственного дела моего деда, хранящегося в Тверском Центре документации новейшей истории за № 15344-с. Дело очень толстое. В нем, по описи, 180 документов, но в деле есть конверты, в каждом из которых еще не менее 10 документов.
ЖИЗНЬ ПРАДЕДА ДО И ПОСЛЕ
Я открываю следственное дело. … Даже слегка дрожат руки. Что здесь? В конце следственного дела находятся конверты с письмами, фотографии. Их 4, по две – в профиль и в анфас. Такие фото делают, когда человека арестовывают. Я это видела в кинофильмах, не думала, что увижу на таких изображениях своих родных.
Узкое, вытянутое, большое, открытое лицо. Прямой нос с большими ноздрями и глубокие носовые складки. Это мой прадедушка Иван Михайлович Соловьев.
Он родился в 1884 году в деревне Дербужье, Тверской губернии.
О родителях, вернее об его отце, известно немного, и то из материалов следственного дела. Больше всего внимания следователь уделяет количеству земли, которая была у прапрадедушки. Думаю, чтобы показать, что он кулак, а значит – враг. В протоколе первого допроса от 21 августа 1938 года хозяйство моего прапрадеда называется кулацким.
Прадедушка в 1902 году окончил двухклассное земское училище, а с 1902 по 1905 год учился в Новоторжской учительской семинарии. По окончании семинарии в 1905 году поступил на работу учителем в Сухонивскую министерскую школу, где работал до 1914 года. В 1914 году был призван в царскую армию и направлен на фронт. Затем был откомандирован в школу прапорщиков, которую закончил 20 ноября 1915 года. С июля 1916 по июль 1917 года дедушка прослужил младшим офицером 9 роты 57 запасного полка города Твери, а затем по ноябрь 1917 года служил начальником обоза 18 инженерной рабочей дружины инженерной бригады на северо-западном фронте. В сентябре 1917 года И. М. Соловьев был произведен в чин подпоручика. На допросе, отвечая на вопрос следователя, дедушка объяснил причину присвоения ему чина подпоручика. «Указом Военного министерства царской России … он был произведен в чин подпоручика, как находящийся более 4 месяцев на фронте и имеющий среднее образование».
В 20-х числах ноября 1917 года от командира инженерно-рабочей дружины был получен месячный отпуск и Иван Михайлович приехал в деревню Сухая Нива Новоторжского уезда Тверской области. В 1917 году женился на Миняевой Екатерине Ивановне. В конце декабря получил временное удостоверение о демобилизации и военный билет.
Возвратившись с фронта, дедушка поступил на работу в Сухонивскую школу учителем, где проработал до 1934 года. Судя по анкете арестованного, в годы гражданской войны ни в Белой, ни в Красной армии он не служил.
В 1931 году он был направлен в Тверь на двухмесячные курсы по подготовке учителей для средних школ, а затем перешел на работу в Лихославльский педагогический техникум в качестве преподавателя карельского языка.
ПОД СЛЕДСТВИЕМ…
Не знаю, утром, днем или вечером пришли в дом моего прадеда сотрудники НКВД, но в документах Следственного дела есть постановление об избрании меры пресечения от 7 августа 1938 года. С него, собственно, дело и начинается.
Читая материалы дальше, представляю, как разрасталось дело моего прадеда. По документам хорошо видно как становится крупнее, шире обвинение, выдвигаемое ему. Так, если в первом документе от 7 августа 1938 года, имеется указание на антисоветскую деятельность моего прадеда, то уже в Постановлении … от 29 августа 1938 года сказано, что он «достаточно изобличается в том, что состоял членом карельской буржуазно-националистической, шпионско-повстанческой организации и проводил антисоветскую деятельность».
Я подумала, а что в это время делала прабабушка? Я посмотрела ее следственное дело. Оказалось, что горе впервые пришло в дом моих родственников еще 21 июля 1938 года, и первой арестовали прабабушку. Прошло чуть больше 2 недель и арестовали прадедушку.
Ордер на обыск был предъявлен 15 августа 1938 года, об этом говорит надпись на обороте ордера. Согласно протоколу обыска арестованного у Ивана Михайловича были изъяты:
1. 4 книги автора Белякова по литературе на карельском языке.
2. 1 книга автора Белякова на карельском языке.
3. Учебник для начальной школы на карельском языке Фортунатовой (издание 1933 года).
4. Учебник на карельском языке для 3-4 класса начальной школы Степанова Ф. А.
5. Книга для чтения по русскому языку для карельской национальной школы Степанова Ф. А. (1933).
6. Учебник на карельском языке для 1-2 класса начальной школы Смирнова П. П. и Милорадовой (издание 1935 года).
7. Учебник арифметики на карельском языке Поповой И. С. (издание 1933 года).
8. Учебник на карельском языке Белякова А. и Бубриха (издание 1936 года).
9. Общая тетрадь с записями.
10. Школьные тетради с записями.
11. Справка об окончании Новоторжской учительской семинарии.
12. Справка Калининского института повышения квалификации кадров наробразования от 7.02.1934 года № 24.
13. Методическое письмо о преподавании карельского языка в школах.
14. Диктант студентки заочного сектора Лихославльского педтехникума Королевой И. В.
Очень странный для резидента шпионской разведки набор изобличающих материалов.
Затем прадедушка был препровождён в тюрьму города Калинина.
Уже 21 августа, в Калинине, в тюрьме, со слов Ивана Михайловича была заполнена «Анкета арестованного» и в этот же день был произведен первый допрос.
После этого допроса через 48 дней, 4 октября 1938 года, было написано собственноручное признание обвиняемого Соловьева Ивана Михайловича. Что с ним происходило все это время? Что-то очень страшное произошло, что-то такое, что могло этого твердого человека заставить написать собственноручное показание, где он отказывается от «своих запирательств». Ломали, били? Подпись размыта, как будто подписывали мокрой рукой. Почему рука мокрая? Ответ напрашивается один – водой обливали. Я видела это в фильмах, но не могла себе представить, что это мог испытать кто-то из моих близких. Допросы проходили очень долго: начинались, как правило, в 11 часов 30 минут, а заканчивались после 23 часов 30 минут. По документам, допросы не прерывались, выходит, больше 12 часов арестованный отвечал на многочисленные, запутывающие, каверзные, с подвохом вопросы. Как не сломаться?
Само показание написано очень неуверенным, ломаным почерком. Прадедушка отказался «от дальнейших запирательств, и решил дать следствию подробное показание о своей антисоветской деятельности». Уже заканчивая работу с материалами следственного дела, я обнаружила его обращение к Начальнику управления НКВД по Калининской области, датированное 26 июня 1939 года. В нем я нашла ответы на возникшие у меня вопросы. Прадедушка пишет о том, что его так называемые собственноручные показания, говорящие, о том, что он состоял в организации и что его вербовали и т. д., совершенно ложные, «так как крепко от меня требовали с применением соответствующих физических мер воздействия и устрашающей обстановки. Они были написаны под диктовку следователя. Все правдивые показания, не содержащие элемента преступления, тут же разрывались и бросались в корзину».
Когда я читала следственное дело, мне очень хотелось узнать, что же это была за карельская буржуазно-националистическая, шпионско-повстанческая организация, за принадлежность к которой был арестован мой прадедушка. Найти ответа на свой вопрос я нигде не могла, только ссылки в материалах допросов арестованных. Только изучая следственное дело прабабушки, я обнаружила то, что искала. Я была потрясена.
Вопрос: Вы упорно отрицаете свою причастность к карельско-буржуазно-национальной шпионской организации, в то время как вы сами назвали эту организацию – общество «цап-царап». Изложите следствию, что это за общество «цап-царап»?
Ответ: Несколько лет тому назад (примерно в 1931–1932 году) муж мой Соловьев Иван Михайлович был командирован Районо в Москву по вопросу карельского языка. По возвращении, делясь со мной своими впечатлениями, он сказал, что Соколов Сергей Семенович, будучи на совещании в Москве в присутствии моего мужа Соловьева И. М., назвал себя и своих постоянных товарищей по работе карельского языка обществом «цап-царап», что моего мужа очень удивило.
Думаю, что эти слова можно объяснить, зная, что Соколов, и его товарищи писали учебники для карельских школ. Именно это, наверное, имелось в виду. Ручка пишет – «цап-царап», ведь шариковых ручек тогда не было, а чернильная при использовании издавала характерный звук – скрип. Наверное, случайно оброненное шутливое слово и дало начало такому из пальца высосанному делу.
В материалах допроса от 5 января 1939 года прадедушка объясняет всё, что связано с его рецензированием первого советского учебника карельского языка. Он объясняет, например, что указал «трудно понятные места для учащихся 5-7 классов неполной средней школы», отметил, что учебник составлен удовлетворительно и подлежит изданию. При отдаче рецензии получил 90 рублей, о чем получил расписку.
Вернемся к истории этого учебника. В 1934 году в Москве в лаборатории при Мособлоно (Московском областном отделе народного образования) был создан учебник карельского языка. Написан он был А. А. Милорадовой и А. А. Беляковым. На совещании в Москве, посвященном проблеме карельского языка и его преподаванию, дед был приглашен как человек, написавший рецензию.
Фактически все участники совещания были обвинены в создании антисоветской шпионской организации. Так, 9 сентября 1939 года был допрошен Александр Васильевич Тихонов. Он говорит о том, что он знает, что Соловьев рецензировал антисоветские карельские книги, а в допросе от 14 сентября записано, что он (И. М. Соловьев) сам сказал, что он участник национально-буржуазной организации. «Соловьев мною завербован в феврале 1938 года», – показал на допросе от 10 сентября 1939 года Александр Васильевич Тихонов. Такие признания можно было услышать от человека, над которым тщательно поработала сталинская машина системы ГУЛАГ. Трудно было не сломаться, не оговорить товарищей.
В следственном деле есть и материалы допроса, и выписки из допросов А. Белякова, который привлек дедушку к рецензированию карельских учебников. В выписке из собственноручного показания Белякова дается состав членов буржуазно-националистической организации, где под № 16 значится Соловьев Иван Михайлович. Указывается, что он был
завербован в организацию Степановым в 1934 году. … Соловьев связан был со Смирновым и Степановым, и от них получал задания. Практическая антисоветская деятельность его выразилась в подготовке учительских кадров в националистическом духе, в поощрении национально-составленных карельских учебников для карельской школы. С 1932 года до последнего времени работал преподавателем карельского языка. А затем, в педучилище, среди студентов распространял латинизированный алфавит чуждый для карел населения. Рецензировал ряд карельских учебников, как оригинальных, так и переводных, дав им положительную оценку. И на 2 моих учебника для 4 года обучения. Иногда Соловьев принимал участие на заседаниях, не менее 1 раза в год, комиссии по утверждению карельских учебников в Лихославле 2 раза, в Москве, как преподаватель карельского языка, и как сведующее лицо по этому вопросу, приглашался в Москву, в Мособлоно. Другой антисоветской деятельности за Соловьевым я не знаю. Личной связи внеслужебного порядка не имел. И связи по антисоветской деятельности не имел.
Позже, на допросе 9 марта 1939 года, Беляков скажет о том, «что оговорил ряд товарищей, в том числе и Соловьева Ивана Михайловича. О его деятельности» не знал и не знает «до сих пор. Смирнов о принадлежности Соловьева к карельской национально-буржуазной организации мне не говорил. Показания о том, что Соловьев принадлежит к организации, я дал ложно».
Степанов в протоколе от 9 марта 1938 года также заявил, что он Соловьева «оговорил – в финскую разведку я его никогда не вербовал. И связи по разведывательной деятельности не держал, и никогда материалов шпионского содержания от него не брал, а в показаниях от 29.9 1938 и себя, и его оговорил». В деле есть указания на то, что многие, проходящие по делу, позднее отказались от своих показаний в отношении Соловьева И. М.
Несколько очных ставок пришлось пережить прадеду. Они были проведены в начале марта.
2 марта 1939 года в 14 часов 20 минут началась очная ставка прадеда и Смирнова.
Вопрос к Смирнову: Когда и как вам стало известно об участии Соловьева в деятельности буржуазно-националистической группы?
Ответ Смирнова: В 1932 г. в Москве от участника буржуазно-националистической группы Белякова Алексея Антоновича. Мне стало известно, что сидящий перед ним является также участником буржуазно-националистической группы.
Вопрос к Соловьеву: Вы подтверждаете показания обвиняемого Смирнова?
Ответ Соловьева: Я не подтверждаю, так как участником буржуазно-националистической группы я никогда не являлся.
Вопрос к Смирнову: При каких обстоятельствах вам стало известно о принадлежности Соловьева к буржуазно-националистической группе?
Ответ Смирнова: В январе 1932 г. я зашел к Белякову на службу, он тогда работал в карельском отделении издательства Мособлисполкома и в этой беседе с ним по вопросу распространения среди карельского населения латинизированного алфавита, он мне здесь же сообщил, что в число участников группы входит также и Соловьев Иван Михайлович.
Вопрос к Соловьеву: Вы подтверждаете показания обвиняемого Смирнова?
Ответ Соловьева: Показания Смирнова я категорически отрицаю.
Вопрос к Смирнову: Что вам известно о практической антисоветской деятельности Соловьева Ивана Михайловича?
Ответ Смирнова: В январе 1932 года в той же беседе с Беляковым последний мне сообщил, что Соловьев как участник карельской буржуазно-националистической организации занимался распространением латинизированного алфавита среди карельского населения. О другой практической деятельности мне ничего не известно.
Вопрос к Соловьеву: Вы подтверждаете показания обвиняемого Смирнова?
Ответ Соловьева: Показания Смирнова я категорически отрицаю.
Вопрос к Смирнову: Вы не оговариваете обвиняемого Соловьева?
Ответ Смирнова: Нет, не оговариваю, а даю следствию правдивые показания, и на них настаиваю.
Нетрудно представить негодование, боль Ивана Михайловича Соловьева, слышавшего эти слова, полные лжи. Во время разговора с моим папой, младшим внуком Ивана Михайловича, дедушка говорил, что во время очной ставки, когда оперуполномоченный отвернулся, Смирнов руками раскрыл на груди рубаху. Там было просто мясо. Это слово так и врезалось в память внука. Это «кухня» сталинской репрессивной машины.
Особый трепет я пережила, когда из одного из конвертов дела достала письмо прадедушки, адресованное Верховному Прокурору СССР Вышинскому. Письмо написано на листочке кальки формата А4 простым карандашом. Листочек сильно измят. Долго гладила его пальцами, пытаясь придать ему гладкую поверхность. Уже почти год прадедушка находится в заключении. Из материалов дела знаю, что эта камера № 63 внутренней тюрьмы НКВД по Калининской области. Холодно, бьют, кормят отвратительно и потому закономерны те результаты медицинского освидетельствования, которое было сделано в медсанчасти тюрьмы № 9 ОМЗ УНКВД Калининской области. Если при аресте в анкете арестованного в графе «состояние здоровья» указано, что у дедушки есть порок сердца, то по справке от 9 января 1940 года – целый букет заболеваний, происхождение которых напрямую связано с той обстановкой, в которой находился арестованный. Это колит, который мог возникнуть ввиду «питания» в тюрьме и «малокровие с упадком питания». Состояние стресса не могло не привести к появлению миокардита и атеросклероза сосудов головного мозга. Сырость, холодные стены камеры, удары при выколачивании признаний все это привело к увеличению воздушных пузырьков в легких, появлению туберкулеза и эмфиземы легких.
4 июля 1939 года прадедушка пишет заявление Верховному Прокурору Вышинскому. Он говорит о том, что он честный человек, что «никаких других преступлений и проступков никогда в своей жизни не совершал. Никакие преступные мысли никогда не приходили в голову». Говорит о своей работе над рецензированием книг и «является ли эта работа преступлением, не знаю я до сих пор, и не считал ее таковою». Он обращается к Вышинскому с просьбой о вмешательстве в его дело и «снятия позора с него, вызванного арестом и восстановления честного имени советского гражданина».
23 августа 1939 года И. М. Соловьев пишет заявление в секретариат Особого Совещания НКВД СССР на имя народного комиссара внутренних дел СССР тов. Л. П. Берии. В своем заявлении дедушка пишет:
Я педагог-пенсионер. 15 августа 1938 года сотрудниками Калининского управления был арестован в г. Лихославле, где состоял на педагогической работе, и заключен в Калининскую тюрьму. В октябре месяце мне предъявили самые нелепейшие обвинения как-то: пункты 2, 5,10 и 11 ст. 58 Уголовного кодекса СССР. Гражданин Народный Комиссар! Я не только не совершал этих преступлений, но они никогда мне и в голову не приходили и клянусь, что ни одна мысль о них не пришла бы до конца дней моих. Меня обвиняют в принадлежности к буржуазно-националистической организации, но я до ареста совершенно не слышал о ней, никакой пропаганды не вел, о преступлениях по п.2 и 6 говорить не приходится, такими абсурдными они являются в отношении меня. Я был и остаюсь горячим патриотом своей родины – СССР, в таком же духе воспитывал молодежь; был и остаюсь последовательным и восторженным поклонником политики Партии и Правительства; всё дело только в том, что я последние 5 месяцев наравне с другими предметами преподавал и карельский язык, и как преподавателю его, пришлось дать несколько рецензий на карельские учебники, хотя никогда не сочувствовал введению карельской письменности на латинизированном алфавите, является ли это преступлением, я не знал, и не знаю. Во всем остальном я совершенно чист и невиновен. Прошу Вашего вмешательства в это дело, дело защиты и восстановления имени честного Советского гражданина и снятия позора, вызванного моим арестом.
Из городской тюрьмы прадедушка обращается не только к Л. П. Берии, но и к начальнику управления НКВД по Калининской области. В этом обращении дедушки раскрываются методы работы следственных органов с арестованными:
Мои так называемые собственноручные показания, говорящие, что я состоял в организации, что меня вербовали и т. д. совершенно ложные так, как крепко от меня требовали с применением соответствующих физических мер воздействия и устрашающей обстановки. Они были написаны под диктовку следователя. Все правдивые показания, не содержащие элемента преступления, тут же разрывались и бросались в корзину… Следователь Алешкин раскрыл на половине тетрадь и предложил мне читать, полагая, что именно с этого места начинается мое дело. Я сквозь чужие, неподходящие к моим глазам пенснэ пытался читать, при этом следователь все время торопил меня. Кое-как просмотрел с половины до конца записи и подписал постановление об окончании следствия. После только я догадался, что вся тетрадь, очевидно, заключала всё дело, но в ту первую ее половину так даже и заглянуть не удалось.
Когда я работала с документами, у меня сложилось представление о прадедушке. Это твердый, очень честный и порядочный человек, который даже под пытками остается таким. Он никого не оговаривает, честно объясняет свои действия, которые вызваны лишь выполнением им своих обязанностей. Когда читала все письменные обращения деда, видела сильного человека. Но в какой-то момент я почувствовала, что дедушка дрогнул, запаниковал.
Гражданин начальник, поверьте мне, я не преступник. Никогда им не мог быть, ни в каких организациях не состоял, об этой карельской буржуазно-националистической организации не слыхал, и не подозревал. … Прошу, гражданин Начальник, вновь пересмотреть мое дело и сделать соответствующее заключение – а именно снять с меня с позор, вызванный арестом и содержанием в заключении, так как я совершенно невиновен.
В деле я обнаружила заявление жены Ивана Михайловича. 26 марта 1939 года моя прабабушка – Екатерина Ивановна Соловьева пишет на имя начальника управления НКВД. Заявление очень требовательное.
Категорически с полной ответственностью утверждаю, что мой муж Иван Михайлович Соловьев, никогда и никаких, кроме служебных связей не имел. Я прожила со своим мужем 23 года, работали мы на одном поприще и поэтому привыкли все говорить друг другу, и от него я не слыхала ни одного антисоветского слова. И вдруг человека арестовывают и предъявляют ему такое ужасное обвинение. Просто волосы встают дыбом! И откуда оно взялось? Кто его создал? Твердо уверена, что те сведения, по которым мы с мужем были арестованы, ложны с начала и до конца.
Это пишет бесстрашная, честная женщина, которая сама совсем недавно была в застенках НКВД.
Мой муж – честнейший человек и добросовестный учитель является жертвой злостной клеветы. Как можно было нас причислить к врагам? Где же тут справедливость? Где логика?
Многочисленные жалобы, заявления и письма арестованных карел и их родственников в центральные органы власти, возможно, способствовали прекращению «Карельского дела» и освобождению невиновных карел из-под стражи.
В УНКВД Калининской области была направлена проверка, по итогам которой принято постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года. В соответствии с этим постановлением, работа областного управления НКВД была сначала рассмотрена на закрытом партийном собрании от 4 января 1939 года, а затем на заседании бюро Калининского обкома ВКП(б) 13 апреля 1939 года. В работе партийного собрания управления НКВД 4 января 1939 года принимали участие первый секретарь обкома партии Бойцов и начальник УНКВД Д. С. Токарев. Каждый из выступавших сотрудников НКВД пытался оправдать свои незаконные действия и свалить вину на других, прежде всего на уже арестованных руководителей управления Никонова, Дергачева и Доценко.
4 апреля 1939 года был проведен, как следует по материалам дела, последний допрос прадеда. Это был очень короткий допрос, потому что его текст занимает всего один оборот листа, написанный размашистым почерком. Даже спустя год, столько пережив, дедушка твердо отвечает на вопросы и отстаивает свою невиновность. Он твердо отвечает на вопрос следователя о «своей практической антисоветской деятельности» следующим образом:
Антисоветской деятельностью я не занимался и в том виновным себя не признаю.
Следователь настаивает:
Вы проводили враждебную вредительскую деятельность в народном образовании и в проверке учебников для карельских школ. Дайте показания по этому вопросу?»
И получает ответ:
В области народного образования я никакой националистической работы не вел, а также в просматриваемых мною книгах для карельских школ, я ничего антисоветского не находил и считал, что содержание соответствует современности. Виновным себя не признаю.
В этот же день оперуполномоченный 3 отдела УГБ НКВД по Калининской области сержант госбезопасности Алешкин оформил протокол об окончании следствия. Согласно ему, «виновность Соловьева И. М. предварительным следствием доказана полностью». Как будто не было никаких материалов, опровергающих это утверждение, не было отказов от своих показаний коллег Ивана Михайловича, проходящих по карельскому делу, документального утверждения, что «вещественных доказательств по делу нет», написанного оперуполномоченным. Подпись деда четкая, не размытая, но видно, что почерк ломаный.
По окончании следствия было составлено обвинительное заключение по следственному делу № 20518:
Произведенным расследованием установлено: Соловьев Иван Михайлович … имел тесную связь с участниками карельской буржуазно-националистической организации – Беляковым А. А., Смирновым В. П., Соколовым С. С., по заданию которых проводил проверку учебников для карельских школ на латинизированном алфавите и давал им положительные оценки. Будучи учителем карельского языка в школе, при диктантах внедрял финские термины, а также финские термины применял в методических разработках – для учителей карельских школ.
Также указывается о показаниях упомянутых товарищей, и о том, что они отказались от них. Несмотря на всё это, «на основании вышеизложенного, Соловьев И. М. … Обвиняется … В преступлении, предусмотренном ст.58 п.10 и 11 УК РСФСР». Дело было направлено на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР.
14 мая 1939 года исполняющий обязанности Помощника Прокурора по спецделам Сизов, «ознакомившись с уголовным делом», указал, что «Облпрокуратура не находит возможным утвердить обвинительное заключение в силу ряда причин и возвращает дело на доследование». Но уже 22 июня 1939 года прокуратура в новом заключении выносит резолюцию – «Обвинительное заключение утвердить, а дело направить на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР». Почему такая резкая перемена? Много вопросов, но самое главное, что неизвестность судьбы моего деда остается, его заточение продолжается.
И машина репрессий работает дальше. Дедушке в июле 1939 года переквалифицируют обвинение: «В связи с тем, что обвинение инкриминируемое Соловьеву по ст. 58 п. 2,10,11 УК СССР – в шпионско-повстанческой деятельности следствием доказано недостаточно, но полностью изобличается как участник … и в проводимой антисоветской националистической деятельности – обвинение квалифицировать по ст. 58 п. 10 и 11 УК РСФСР». Обвинение не доказано, но полностью изобличается – фантастика. Разве такое может быть? Оказывается – может.
13–15 мая 1939 года военный прокурор Бескоровайный и его помощник Баринов еще раз допросили всех обвиняемых по «Карельскому делу». Результатом этих допросов стало освобождение из-под стражи в мае 1939 года – четверых карел-сотрудников НКВД, в июле 1939 года 10 человек, в ноябре 1939 года – 18 человек. Всего за 1939 год из-под стражи были освобождены 46 тверских карел из 139 арестованных.
В тюрьме умерли: Жуков Федор Иванович, Жухарев Михаил Андреевич, Кудяков Сергей Яковлевич, Степанов Федор Андрианович, Тузов Федор Иванович, Чекеев Василий Степанович.
И вот, наконец-то, спустя почти три года, 3 января 1940 года начальником УНКВД по Калининской области полковником Токаревым утверждено постановление о прекращении следственного дела № 20518. Согласно этому документу, в отношении всех фигурантов, проходивших по этому делу, были прекращены следственные мероприятия, и сам мой дедушка, и все, проходившие по делу, от показаний отказались давно и, «принимая во внимание, что собранных следствием улик для предания суду Соловьева И. М. недостаточно», следователь Жариков «постановил: следственное дело № 20518 на Соловьева И. М. дальнейшим производством прекратить. Обвиняемого из-под стражи освободить.
С 10 августа 1938 по 4 января 1940 года мой дедушка находился под стражей. Дедушке была выдана справка о его местонахождении в течение этого периода. В справке есть строки о том, что дедушка «из-под стражи освобожден в связи прекращением дела». Несколько таких справок есть в деле, а несколько таких же – бережно хранятся в нашей семье.
В 1940 году все остальные тверские карелы были освобождены из-под стражи. Так провалилось сфабрикованное органами НКВД «Карельское дело».
* * *
Вот и закончилась моя работа с материалами следственного дела. Я устала, потому что это всё тяжело, потому что всё это было больно и страшно читать. Беззаконие с одной стороны и бесправие с другой. Теперь я понимаю смысл выражения «человек – винтик в сталинской машине властвования», часто встречающегося в учебниках истории. Но это понимание ко мне пришло через судьбу моего прадеда.
В центре города Твери, на территории бывшего тверского кремля, напротив гимназии № 6, вблизи медицинской академии, есть небольшой сквер. Несколько дорожек ведет к небольшому памятнику из черного гранита. Это Памятник жертвам политических репрессий. Он не случайно находится именно здесь. Здесь, в здании ныне медицинской академии, располагалось Калининское ОГПУ, здесь творился сталинский произвол. Это памятник и моим родным – Соловьевым Ивану Михайловичу и Екатерине Ивановне.