Дарья Шевченко
г. Туруханск, Красноярский край
Научный руководитель С. С. Зубова
Название моей работы – цитата из «Архипелага ГУЛАГ» А. И. Солженицына. Мне кажется, она очень точно передает суть трагедии, произошедшей в страшном для нашей семьи 1938 году.
Я – праправнучка сосланного в Туруханск и расстрелянного там Федора Григорьевича Долгинского. Мы, его потомки, живем в Туруханске. У прапрадеда нет могилы. Этой работой я хочу восстановить память о нем и, насколько возможно, о других людях, разделивших с ним эту страшную участь.
ПРЕДЫСТОРИЯ: ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ССЫЛКИ В ТУРУХАНСК
Я хотела бы рассказать обо всех, кто по воле НКВД был расстрелян с моим прапрадедом. Все они были уже ссыльными. Но дела из архива всё еще доступны только родственникам. Чтобы подтвердить свое родство, я привезла с собой в архив Регионального управления ФСБ РФ Красноярска копии многих семейных документов. И всё же теперь, собрав разные источники, я могу немного рассказать не только о своем прапрадеде, но и о некоторых других, приговоренных к расстрелу 2 марта 1938 года. Начну со своих родственников – Долгинских.
Семья Долгинских
Я очень волновалась перед работой в архиве. Ведь мне предстояло увидеть документы и узнать то, что было в моей семье известно лишь в общих чертах. Нам с моей сестрой Анастасией принесли «расстрельное» дело моего прапрадеда. Желтая бумага, чернила, казенные формулировки, орфографические ошибки тех, кто заполнял материалы, и фамилии работников РО НКВД без инициалов. Одна из них – женщина, сотрудник Туруханского РО НКВД Кузьмина. Другой – уполномоченный УР Туруханского РО НКВД Бабкин. За всем этим – трагическая судьба моих родственников по маминой линии. А их судьба пересекается с судьбами еще 53 семей. «Расстрельное» дело – это дело с насилием и произволом, жертвами и палачами. Читая архивное дело своего прапрадеда, я погружалась в атмосферу тех страшных лет.
Мой прапрадед, Федор Григорьевич Долгинский, родился 5 января 1868 года в селе Еланское Барабинского района Омской области – так написано в протоколе допроса. Какое-то время он проживал в селе Иланском Минусинского уезда Енисейской губернии. Именно там родились его сыновья Карп (1905 г. р.) и Григорий (1911 г. р.). Затем семья снова вернулась на родину Федора Григорьевича. Он был крестьянином, работал в своем хозяйстве. В семье было 3 лошади, 3 коровы, 10 овец, засевали 6 десятин земли (десятина – почти то же самое что гектар – 1,092 га). Эти сведения я получила из анкеты арестованного.
В ней не сказано, что в Омске у моего прапрадеда был конезавод (возможно, в период НЭПа, когда частное предпринимательство разрешалось и даже поощрялось). Видимо, он был предприимчивым человеком. Об этом я узнала из рассказов моей мамы Галины Вениаминовны Шевченко, урожденной Долгинской. Дочь Федора Григорьевича Анна Федоровна Фаркова (Долгинская), приходилась моей маме двоюродной бабушкой. Когда мама была маленькой, бабушка Нюра рассказывала о том, что ее отец имел конезавод. Восстановить детали помогла Тамара Григорьевна Фаркова (Долгинская) – внучка моего прапрадеда. Она об этом помнит тоже по семейным рассказам. От нее я узнала следующее.
Во время гражданской войны к прапрадеду пришли люди из Красной армии и изъяли лошадей. Взамен ему выдали справку, где было указано их количество. Эту справку он отдал жене, Пелагее Федоровне Долгинской.
Пришло время, когда в стране началась коллективизация. Однажды, в 1930 году, в дом моего прапрадеда пришли работники НКВД и начали расспрашивать про конезавод. Когда Федор Григорьевич сказал, что лошадей забрали служащие Красной армии, работники НКВД попросили предъявить документ, подтверждающий его слова. Именно тогда и обнаружилось, что справка, которую дали семье несколько лет назад, безвозвратно утеряна, и доказать факт изъятия нечем. На этом их проживание в селе Еланском было закончено.
Об этом моей маме говорила также ее бабушка, Евдокия Ивановна Долгинская. Она приходилась Федору Григорьевичу невесткой. Она считала, что именно из-за отсутствия справки ее свекор с семьей и был сослан как кулак. А я думаю, что отсутствие справки было не причиной, а поводом к раскулачиванию. В анкете арестованного о причине раскулачивания ничего не сказано, просто в пункте анкеты «Каким репрессиям подвергался при соввласти?» записано: «В 1930 году раскулачен и особым Совещанием НКВД СССР по ст. 58-10 УК [отправлен] в ссылку бессрочно в Туруханск».
Семье больше не суждено будет вернуться и жить в родном доме. Они приехали на место ссылки, устроились жить на окраине Туруханска в доме № 13 по улице Партизанской. Понемногу стали привыкать к новой жизни. Федор Григорьевич работал на временных работах, в том числе на заготовке дров для организаций Туруханска. А ведь к моменту ареста ему исполнилось уже 70 лет. Он был неграмотен, большую часть жизни трудился на земле, и в ссылке ему тоже достался тяжелый физический труд. Пелагея Федоровна работала уборщицей в бане. Сыновья Григорий и Карпей (так его называли в семье) тоже жили в Туруханске, но уже самостоятельно. Они работали в торговой конторе на распиловке леса. Дочь Анастасия уехала жить в село Ярцево, а Анна вышла замуж и жила с семьей отдельно. Все они были ссыльными, находились под контролем со стороны органов госбезопасности и ходили два раза в месяц в комендатуру на отметки.
Семья Сырецких
О семье Ивана Ивановича Сырецкого нам известно совсем немного. Единственный источник – письмо его сына Михаила Ивановича в Туруханскую прокуратуру в 1995 году, опубликованное в районной газете «Маяк Севера». И. И. Сырецкий находился в ссылке с семьей. Скорее всего, он с семьей был раскулачен в Томской губернии, откуда он родом, и сослан на север. Как и многие другие, он оказался в районном центре – Туруханске. Семья жила по улице Советской в доме № 21 или 23. Скорее всего, это был барак на одной улице с милицией и тюрьмой, их разделял мостик через овраг. Барак не сохранился, на его месте – пустырь. Иван Иванович работал столяром в райкомхозе.
Весь состав семьи нам неизвестен. Ко дню ареста отца сыну Михаилу было 15 лет. Он помнил местных жителей, в письме приводил их фамилии, надеясь, что кто-нибудь откликнется и сумеет помочь найти место захоронения расстрелянных.
Семья Переваловых
О семье Переваловых я знаю по нескольким документам. У моей мамы есть ксерокопия заявления Е. Л. Зыряновой (Переваловой) в ФСБ. В обществе «Мемориал» я также получила ксерокопии некоторых документов этой семьи.
Семья Переваловых проживала в селе Джиндо Второе Тяхлинского района Иркутской области. Обстоятельства их жизни в тот период во многом перекликаются с жизнью семьи Долгинских. Это тоже была большая трудовая семья, пять детей. В анкете арестованного Л. И. Перевалова записано, что он «крестьянствовал, имел 3 лошади, 5–6 коров». Евдокия Лукинична Зырянова (Перевалова) писала в своем заявлении в ФСБ: «Имели в хозяйстве скот для содержания семьи, жилье, как для семьи, так и для скота». В другом документе, «Жалобе», она упоминает, что «даже не было железного плуга или железной бороны, пахали сохой да сено косили литовками. Работали сами как последние батраки». В 1930 году семья была раскулачена.
Старшего в семье, Ивана Ермолаевича Перевалова, в возрасте 61 года, сыновей Луку (38 лет) и Антона (33 лет) отправили в бессрочную ссылку в Туруханский край. Отца отправили на станок Горошиху (в некоторых документах Евдокия Лукинична пишет, что он погиб во время этапа), а сыновей оставили в Туруханске. Антон Иванович работал распиловщиком леса, а Лука Иванович – на разных временных работах. А жену Луки Ивановича и пятерых детей (двух сыновей и трех дочерей) в возрасте от четырех до десяти лет выслали в Сосново-Озерский район. Женщина с детьми оказались без средств к существованию и без жилья. «Жили даже в коровьей стайке, кусок хлеба зарабатывали, как могли». В другом документе Евдокия Лукинична пишет: «Бабушку также выгнали из своего дома, пошла она собирать подаяние и скончалась у забора чужого дома».
В 1937 году Мария Ивановна получила паспорт и с детьми переехала в Туруханск к мужу. Они поселились на улице Крестьянской в доме № 6. Четверо детей пошли учиться в школу. Антон Иванович жил по улице Лыткина в доме № 5 – НКВД отмерил ему свободы на 4 месяца.
Зинаида Феликсовна Безотчества
Она была единственной женщиной среди приговоренных мужчин. Сведения о ней я почерпнула из книги, текст которой нашла в интернете[i]. Зинаида Феликсовна родилась в селе Киреевском Томской губернии в 1884 году. Она и ее муж Василий Федорович были активными прихожанами Воскресенской церкви Томска. С августа 1929 года Зинаида Феликсовна «собирала деньги среди прихожан для отсылки их ссыльному духовенству в Нарым».
Ее арестовали 2 февраля 1930 года вместе с мужем в составе группы более 60 человек – представителей духовенства и мирян. На допросе она показала: «Я не знала, что на это надо разрешение, это я делала как христианка, считая своей обязанностью. Собирали [деньги] мы с Синичкиной и отдавали их священнику Диатроптову, который их хранил, а потом, когда их скапливалось немного, мы покупали вещи и отправляли вещи посылками, деньгами, с попутчиками (с кем – не помню)». При обыске «изъяты деньги, золотое кольцо обручальное, золотые часы, браслет, портсигар, бумажник…» – всё это было собрано от мирян для поддержки репрессированным священнослужителям.
Особая тройка при ПП ОГПУ по Сибирскому краю осудила З. Ф. Безотчества 19 марта 1930 года. Обвинение при осуждении: «участие в контрреволюционной группировке церкви». Статьи обвинения: 58.10, 58.11 УК РСФСР. Зинаиду Феликсовну приговорили к ссылке на Север в Туруханский край.
В книге говорится: «Дальнейшая судьба неизвестна. Реабилитация по 1930 году».
Новые источники сведений о судьбе Зинаиды Феликсовны – постановление Президиума Красноярского краевого суда от 8 июня 1957 года и том А–Б «Книги Памяти жертв политических репрессий Красноярского края». Из них мы узнали, что Зинаида Феликсовна сослана в Туруханск.
Всем сосланным нужно было искать, чем заниматься, чтобы прокормиться и выжить. Зинаида Феликсовна стала работать портнихой на дому. Но ее дальнейшая судьба уже была предопределена НКВД, ведь она была сослана за «участие в контрреволюционной группировке церкви».
АРЕСТ
Первые аресты начались 7 февраля. Все арестованные были ссыльными. В томе «Книги Памяти…» написано, что братьев Переваловых арестовали в один день – 7 февраля. При обыске у А. И. Перевалова изъяли облигацию, какие-то непонятные 7 предметов (название не прочесть) и две пилы продольные. Если обратиться к приказу НКВД № 00447, то, наверно, это считалось валютой и оружием, особенно пилы. У Л. И. Перевалова изъяли 4 фотокарточки и какой-то один адрес.
В протоколе допроса А. И. Перевалова говорится, что он «завербовал» в контрреволюционную организацию своего старшего брата, Луку Ивановича. Нельзя осуждать за это младшего брата, потому что теперь мы знаем, как работники НКВД добивались таких признаний. Представляю, какая тяжесть легла на душу младшего брата, потому что он оговорил не только себя, но и родного брата, с которым разделил беду раскулачивания, вместе прибыл в ссылку. Младшему брату легче было приписать участие в контрреволюционной организации, ведь он в 1919–21 гг. служил рядовым в армии атамана Семенова; вероятно, поэтому и взяли сначала его.
Аресты продолжались. 12 февраля арестовали ссыльного В. Е. Николаева.
В дом Долгинских вооруженные люди из районного отдела НКВД пришли 13 февраля. Они предъявили ордер № 139 от 13 февраля 1938 года на производство обыска и ареста главы семьи Долгинского Федора Григорьевича. Искали, в соответствии с «Оперативным приказом народного комиссара внутренних дел С.С.С.Р. № 00447», оружие, взрывчатку, отравляющие вещества, контрреволюционную литературу, драгоценные металлы, валюту, множительные приборы и переписку. Оказалось, что в протокол занести нечего. Так и записали в протоколе: «Ни чего нет». Обыскиваемый Федор Григорьевич, несмотря на то, что он был неграмотный, как указано в анкете арестованного, мог поставить свою подпись. И он ее поставил, хоть и без окончания, под протоколом обыска. Так на листе 126 дела № П-8474 т. 1 появилась единственная подпись моего прапрадеда: «Долгински». Это очень важная деталь.
После безрезультатного обыска 70-летнего главу семьи арестовали и увели. В выписке из протокола заседания Тройки от 21 февраля сообщается, что Долгинский Ф. Г. содержится в КПЗ Туруханского РО НКВД с 13 февраля 1938 года.
В этот день был арестован не только мой прапрадед. Сфабрикованное НКВД дело включало 54 человека. Аресты продолжались. Наверно, нужно было арестовать большое число людей, чтобы это походило на контрреволюционную организацию ссыльных. Допросы происходили через несколько часов после ареста.
В Туруханске была тюрьма. Ее до революции строили политссыльные, в том числе Я. М. Свердлов. Тюрьма очень пригодилась, когда бывшие ссыльные революционеры пришли к власти.
Старожил Туруханска Афиноген Михайлович Фарков (внук Ф. Г. Долгинского) рассказал, что тюрьма находилась возле здания милиции по ул. Советской. Рядом была конюшня, а за ней, ближе к оврагу и берегу Енисея – здание тюрьмы (сейчас приблизительно на этом месте редакция районной газеты «Маяк Севера»).
Арестованных было так много, что тюрьма не вмещала всех. Евдокия Лукинична Зырянова (Перевалова) пишет: «Наши отцы были посажены не только в тюрьму, даже были посажены в бондарке, где делали бочки, в пожарке и в парикмахерской столько было арестовано много». Пожарка (пожарная охрана) находилась недалеко от здания милиции. Сюда носили передачи арестованным жена Луки Ивановича с дочерью Дусей. Помещение парикмахерской, скорее всего, стало позднее Домом быта, и находилось тоже недалеко. Где была бондарка – установить не удалось, но, видимо, тоже поблизости от здания тюрьмы. Все эти постройки до настоящего времени не сохранились. В документах они названы одним словом – КПЗ.
Но есть еще одно здание, о котором не упомянула Евдокия Лукинична. Моя прабабушка Евдокия Ивановна Долгинская рассказывала моей маме, что арестованных держали в деревянном бараке. Этот барак назывался кирпичным заводом.
ДОПРОС
Первый и единственный допрос Федора Григорьевича был 14 февраля, на следующий день после ареста. Когда мы с сестрой увидели дело прапрадеда, первый вопрос, который мы задали сотрудникам ФСБ Красноярского края: «А почему был только один допрос? Разве он признался сразу?» Уже потом я подумала о том, что, скорее всего, все арестованные вместе с моим прапрадедом после ареста были жестоко избиты. Иначе, почему на каждой странице «Протокола допроса» вместо подписи «Долгински» стоит только отпечаток пальца? Моя мама испытала настоящий шок, когда я привезла домой ксерокопию протокола, и она увидела этот отпечаток пальца. Ничем иным нельзя объяснить и то, что на первом же допросе с первого вопроса почти все безвинно арестованные дали признательные показания и назвали «сообщников». Никаких изобличающих материалов арестованным не предъявили.
Изучаю протокол дальше. Когда для меня снимали копию в архиве, то в копии было несколько замазанных строк. Оказывается, были замазаны фамилии других людей, «связанных» в этом сфальсифицированном НКВД деле с моим прапрадедом. Как выяснилось, это секретные сведения, и я имею право знать только о своем прапрадеде.
Федор Григорьевич «признался» в том, что еще с декабря 1936 года в Туруханске действовала «К. Р. кулацкая эсеровско-повстанческая организация». На вопрос о задачах организации малограмотный Федор Григорьевич отвечает как по писаному, с пунктами 1, 2, 3. Задачи у организации поистине глобальные: здесь и «подготовка вооруженного восстания», и «подготовка терактов над руководителями ВКП(б) и советского правительства», и «подорвать авторитет Советской власти в лице колхозников, единоличников, развалить колхозы»!
Я представила выполнение этих задач малограмотными ссыльными, да еще из Туруханска, удаленного даже от Красноярска более чем на тысячу километров. Как можно было придумать такую дикость?! Но, оказывается, на вопрос о практических действиях «дан» не менее дикий ответ, и снова в общих фразах: планировался побег из ссылки «для установления связей с др. к. р. организациями и совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства». Для этого кому-то (фамилия замазана) поручено подготовить «несколько человек… для побегов».
Я поняла, как действовал механизм втягивания в дело уже арестованных людей. По протоколу мой прапрадед оказывает помощь «готовящимся к побегу». Какую конкретно – не указано, кроме одного факта – «деньгами в сумме 94 рубля 24 коп.», и названы фамилии этих людей. На сгибе листа 129 у переплета я увидела фамилии еще нескольких человек. «Следствию» нужно было «доказать» чьими-нибудь показаниями, что эти несколько человек (как, впрочем, и другие люди) не зря ими арестованы. Их фамилии я увидела в постановлении Красноярского крайсуда о реабилитации.
Конечно, нам хотелось бы, чтобы мой прапрадед никого не назвал. Но не могу осудить и моего 70-летнего прапрадеда, назвавшего новые фамилии, я не осуждаю и тех, кто 7 февраля назвал его фамилию как «сообщника». Я думаю, что Федору Григорьевичу было очень тяжело, ведь он оговорил не только себя, но и других людей.
В документах, полученных семьей Перевалова, в копии допроса А. И. Перевалова, фамилии не вытравлены. Видимо, это раньше при снятии копий для родственников не делалось. Но я не стану приводить ни одной фамилии. Не стоит выяснять, кто кого оговорил. Большая часть была арестована в один день, и работники НКВД стремились к тому, чтобы все фамилии арестованных прошли через протоколы. Каждый арестованный обязан был назвать фамилию другого человека, который его завербовал в контрреволюционную организацию. Только так можно было «доказать» наличие организации. Подавляющее большинство арестованных заставили признаться в своих якобы контрреволюционных намерениях, согласиться с обвинением. Показания Ф. Г. Долгинского, А. И. Перевалова и Л. И. Перевалова записаны одинаковыми, общими фразами. Скорей всего, и у других то же самое. Всё формулировал сам следователь.
Ни о какой презумпции невиновности не было и речи. В то время общество уже знало негласное правило: если человек арестован – он виновен и будет осужден. Следователи заранее знали «истину», и расследование не имело целью ее установить.
От арестованного требовалось только подписать протокол. Но даже если он его не подписал, это, как правило, ничего не меняло ни в его собственной судьбе, ни в судьбе его знакомых, которых он вынужден был назвать в качестве соучастников.
ПРИГОВОР
«СОЗНАЛСЯ ПОЛНОСТЬЮ» – большими буквами написано в выписке из протокола № 319 заседания Тройки УНКВД от 21 февраля 1938 года. На листе 230 дела есть эта выписка, а рядом постановление: «ДОЛГИНСКОГО Федора Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ, лично принадлежащее ему имущество конфисковать». «Сознались полностью» и Антон Иванович Перевалов, и Лука Иванович Перевалов.
Но были и такие, кого не смогли сломить. «Осужденные Мак Т. Т., Кузнецов-Драгомирецкий, Носырев, Алексеев и Ракович ни в чем своей вины не признали», – так написано в постановлении Президиума Красноярского краевого суда от 8 июня 1957 года.
Когда я читала постановление Президиума краевого суда о реабилитации жертв расстрела 2 марта 1938 года, то обнаружила, что в нем 54 человека (дело П-5474), а по данным Книги памяти, в этот день было расстреляно 62 человека. Оказывается, было два разных дела. К высшей мере наказания тройкой УНКВД КК 21 февраля 1938 года был приговорен 61 человек. Василий Егорович Николаев был приговорен 26 февраля, но расстрелян тоже 2 марта. Скорбный список составили 62 человека. Работники НКВД могли быть довольны, ведь они «создали» и ликвидировали контрреволюционную организацию из ссыльных, да еще такую большую. Но это было только начало. Затем они «создали» еще не одну такую организацию в нашем районе и расправились с ее «членами».
СОДЕРЖАНИЕ В КПЗ
Родственники ничего не знали о судьбе арестованных. Евдокия Ивановна, бабушка моей мамы, рассказывала ей, что «когда увели деда Федора, семья находилась в полном неведении: куда? почему?» Когда узнали о том, что деда увели в тюрьму, его жена Пелагея с сыновьями и невесткой стали носить передачи с продуктами и одеждой.
Это же помнит и Евдокия Лукинична: «Все передавали передачи и наша семья тоже передавала, хотя сами жили впроголодь. Мама говорила, что все получат, а отец нет, вот и передавали. Разрешено было только передавать белый хлеб, сахар-рафинад, папиросы. Это я все точно на всю жизнь запомнила, так как каждый раз с мамой носила передачи».
Продукты, которые с таким трудом собирали семьи, и так оказавшиеся без кормильцев на грани голода, я думаю, присваивались тюремщиками. Во-первых, чего стоит один перечень разрешенных продуктов! Хлеб – только белый! Почему нельзя черный, ведь он дешевле? Наверно, именно потому, что достанется он отнюдь не заключенному в тюрьме.
Во-вторых, факт присвоения привела и моя прабабушка Евдокия Ивановна. Некоторые передачи они уносили домой мужчине, который работал в этой тюрьме (наверно, чтобы передачи шли чаще, чем разрешенные раз в 2 недели). Однажды, когда они в очередной раз пришли, чтобы передать продукты Федору Григорьевичу, то увидели свою корзину с продуктами, которую приносили в предыдущий раз. Тогда они поняли, что его уже нет в живых и отдавать передачи уже просто некому. Им никто ничего не объяснил и не сказал, а сами они спросить боялись. «За что? Почему? Когда расстреляли? Где захоронили? Как будто никогда и не было человека», – говорила бабушка моей маме. И никто не сжалился над ними и не сказал, что их мужа, отца и свекра расстреляли.
Семьи других арестованных тоже ничего не знали об их судьбе и жили в постоянной тревоге. «В конце мая месяца прошел ледоход, пришли лихтера и увезли много арестованных. Мы, конечно, были на берегу и пытались увидеть своих родных, но никого не увидели, так как конвой близко подходить не разрешал», – писала Е. Л. Зырянова (Перевалова).
РАССТРЕЛ
Меня поразило, что моего прапрадеда тройка УНКВД Красноярского края осудила 21 февраля, а уже 2 марта решение тройки исполнено. Я поняла, что механизм репрессий отрицал всякое правосудие. Некая «тройка УНКВД» заменяла суд. Ни защиты, ни права на обжалование!
Одних арестованных вывели на расстрел поздней ночью с 1 на 2 марта, других – со 2 на 3 марта. Мы никогда не узнаем о последних днях и минутах жизни безвинно осужденных. Что они чувствовали после вынесения жестокого приговора, как провели последние дни жизни, как они вели себя, когда их выводили на расстрел…
В деле прапрадеда я нашла выписку из акта: «Постановление Тройки УНКВД по Красноярскому краю от 21 февраля 1938 года о РАССТРЕЛЕ Долгинского Федора Григорьевича приведено в исполнение 2 марта 1938 г. в 3 часа 30 мин».
Моя прапрабабушка Е. И. Долгинская говорила моей маме, что всех арестованных расстреляли возле деревянного барака, где их содержали, там где, кажется, был кирпичный завод. Позднее на том месте находили миски, ложки. Народ туда не пускали даже за дровами.
Мы обратились к книге А. Г. Теплякова «Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах», основанной на многих документах. Думаю, что туруханские работники НКВД должны были следовать этим инструкциям.
Расстрел считался наиболее быстрым и удобным способом для массовых уничтожений людей. Техника расстрелов от общества скрывалась. В постановлениях о расстреле писали «осужден к ВМН» (высшей мере наказния) или «высшей мере социальной защиты». Родственникам осужденных в 1937–38 гг. сообщалась обманчивая формулировка: «осужден на десять лет лагерей без права переписки». Расстрелы производили рядовые оперативники и руководители местных отделений НКВД, к ликвидациям могли привлекать и милиционеров. Руководитель должен был «найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение – потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом (проявления) религиозного фанатизма»[ii].
Руки связывали веревкой. Обычная практика в тюрьмах – раздевать до белья перед расстрелом. Но если расстреливали за городом, то могли оставить в одежде и обуви. Верхняя одежда осужденных изымалась и чаще всего делилась между чекистами, хотя по инструкции должна быть сожжена. Это было формой поощрения, как и премии, награды. После расстрела обычно расстрельщики пили вволю, на это им выделяли деньги.
Мы хотели установить место расстрела и захоронения осужденных и стали искать место, где находился этот кирпичный завод. Его давно уже не существует. Нам помог старожил Туруханска Афиноген Михайлович Фарков. Когда ему было 18 лет, он с друзьями видел развалины этого завода. Сейчас на этом месте – автодром (место, где водители сдают на права).
Среди 54 расстрелянных были представители разных слоев общества. «Из крестьян» – 43 человека; «из служителей культа» – 4 человека; «из мещан» – 2 человека; «из служащих» – 2 человека; «из рабочих» – 1 человек; из «семьи кустаря» – 1 человек. По образованию: «неграмотных» – 6 человек, «с низшим образованием» – 6 человек, «малограмотных» – 29 человек, «с начальным» – 2 человека, с «незаконченным средним» – 1 человек, «со средним» – 10 человек. Все – ссыльные в Туруханске, то есть они уже до этого были репрессированы. Были люди разных национальностей: армяне, украинцы, белорус, большинство – русские.
Родственники долгие годы не могли получить никаких документов о погибших. В нашу семью только после моего посещения архива РУ ФСБ РФ Красноярского края прислали справку о смерти моего прапрадеда.
МЕСТО ЗАХОРОНЕНИЯ
В соответствии с приказом НКВД № 00447 хоронили расстрелянных тайно, место должно было быть в секрете.
Туруханск расположен на стрелке Нижней Тунгуски и Енисея. На Нижней Тунгуске, чуть выше устья, находился Туруханский Свято-Троицкий монастырь, поэтому старая часть села располагалась именно там. Улица Крестьянская, где жил с семьей Л. И. Перевалов, находится уже напротив устья Нижней Тунгуски. А дальше был лес.
Обратимся к воспоминаниям Евдокии Лукиничны: «Вот когда еще были сильные холода [в то время климат был более суровым, на 1 мая еще ходили в валенках – Д. Ш.], вдруг в эту сторону почты запретили ездить в лес за дровами. Пошли разные в народе разговоры». Это подтверждает и фраза из рассказа моей прапрабабушки Евдокии Ивановны Долгинской: «Народ туда не пускали даже за дровами».
За дровами, по свидетельству Е. Л. Зыряновой (Переваловой), стали ездить в противоположную сторону – вверх по Тунгуске. «Но весной парни за почтой ловили снегирей на свалке отходов и не раз секретно видели в той стороне милиционеров». Вероятно, тела еще не были должным образом захоронены, ведь снег лежал, поэтому это место постоянно охранялось. Да и расстрелы продолжались.
«Замаскировали ямы с трупами посадкой деревьев и укладкой дерна весной 1938 года, что видали из укрытия мой брат Перевалов Андрей Лукич 1924 года рождения со своими дружками», – писала Е. Л. Зырянова (Перевалова), дочь расстрелянного 2 марта Луки Ивановича Перевалова и племянница расстрелянного 2 марта Антона Ивановича Перевалова.
Где располагалось это место? Возможны две версии.
Версия первая: не только расстрел проходил возле кирпичного завода, но и захоронение там же. Рядом с деревянным зданием кирпичного завода были ямы для обжига кирпичей. Возможно, в этих ямах или где-то близко и зарыли тела расстрелянных 2 марта? Но никаких сведений о том, что на бывшей территории кирпичного завода были когда либо найдены останки людей, – нет.
Версия вторая. Возможно, их захоронили не рядом с заводом, а дальше – в лесу? В 1948 году в Туруханске начали строить аэропорт. Для аэродрома вырубили большую площадь леса и покрыли эту площадь бетонными плитами. В 1938 году это был лес, что давало исполнителям приговора возможность без свидетелей расправиться с арестованными и избавиться от следов преступления. Вероятнее всего, здесь и были зарыты останки.
При рассмотрении этой версии возник вопрос: как доставили тела, если расстрел проходил непосредственно рядом с местом заключения – кирпичным заводом? Скорее всего, еще по снегу на санях, и охраняли не только место заключения, но и неубранные трупы, ведь зарыли тела весной.
Конечно, очень обидно, что не удается установить точное место захоронения. Но всё же наша работа может положить начало новому исследованию, и со временем, быть может, появится какой-либо памятник или хотя бы мемориальная доска.
СУДЬБА СЕМЕЙ РАССТРЕЛЯННЫХ
Члены семьи арестованных в годы сталинского режима становились изгоями общества. «Очень боялись даже вести какие-то разговоры в школе. Мы уже все были дети арестованных, нас считали как детей врагов народа. Какое наше было унижение», – писала Е. Л. Зырянова (Перевалова). Семьи арестованных даже друг с другом не могли общаться, боялись, что сделают еще хуже тем, кого посадили. Тем, кто был уже в трудовом возрасте, было трудно устроиться на постоянную работу. К ним относились предвзято и подозрительно.
19 марта 1938 года был арестован сын Федора Григорьевича – Григорий Федорович Долгинский, которому тогда было 27 лет. Дома он оставил двоих маленьких детей и беременную жену. Его к расстрелу не приговорили. Он был осужден 14 апреля 1938 года тройкой УНКВД КК по ст. 58.10 УК РСФСР на 10 лет ИТЛ.
Через несколько дней, 23 марта 1938 года, пришли и за старшим сыном – Карпом Федоровичем Долгинским. Он также оставил дома детей и жену. Его, как и брата, осудили 14 апреля 1938 года тройкой УНКВД КК на 10 лет ИТЛ.
После этого семью Григория сослали в г. Игарку. Скорее всего, они уезжали в ноябре 1938 года, когда уже встал Енисей, так как добираться по лесу на лошадях было невозможно, а зимой ездили по льду Енисея на санях. Когда они вернулись в Туруханск – неизвестно, возможно, в 1948 году, после освобождения главы семейства. Он был освобожден из заключения 23 ноября 1948 года. По возвращении мой прадед Григорий Федорович работал на стройке. Он умер 25 июля 1956 года.
Карп Федорович был освобожден 23 сентября 1954 года и, забрав семью, уехал жить в Зыряновск. Вместо 10 лет его наказание продлилось 16. Возможно, ему продлили на эти 6 лет заключение в лагере за какой-нибудь важный, с точки зрения НКВД, «проступок».
Карп Федорович и Григорий Федорович Долгинские были реабилитированы 1 февраля 1956 года Комиссией КК по пересмотру дел на лиц, приговоренных за контррреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении.
В нашем роду хранятся фотографии репрессированной семьи Долгинских. Простые деревенские лица, серьезные, основательные люди – крестьяне, опора государства. Сколько их таких было в стране! Большой класс крестьянства – и что от него осталось…
Не все семьи расстрелянных были оставлены в Туруханске. О судьбе семьи Луки Ивановича Перевалова мы знаем из воспоминаний его дочери Евдокии Лукиничны: «В конце июля 1938 года все семьи, у кого отцы были посажены и, как мы узнали позднее, что в живых нет, собрали под конвоем, посадили на пароход „Мария Ульянова“ и выслали в Ярцевский район, село Фомка. В Ярцево нас, все семьи, высадили на берег под проливным дождем наша семья с двух месячным ребенком. В деревне Фомка не было школы и мы все дети не учились. В десять лет я уже была два раза высланная на спецпоселение. По разрешению комендатуры нам разрешили выехать в село Никулино, где была школа в семь классов. Так и жили на поселении под спецкомендатурой. Когда началась война двух братьев взяли на фронт, один погиб».
Евдокия Лукинична пыталась получить компенсацию за утраченное имущество своего отца. У него и холостого брата были свои небольшие домики в Туруханске, жилье они строили сами. После расстрела и высылки семьи Луки Ивановича домики перешли в собственность коммунального хозяйства. Ответ она получила такой: «сведений об изъятии либо конфискации имущества Перевалова Л. И., в связи с арестом и осуждением, в материалах дела не имеется. Личных документов и фотографий Вашего отца в деле нет».
В семье Переваловых осталась старая фотография Луки Ивановича, его жены и сына Ивана, родившегося 20 июня 1938 года, уже после смерти отца. Эта фотография и документы, которые Евдокия Лукинична после многих хлопот получила из архива ФСБ, – единственная оставшаяся память об отце. Ее хлопоты об установке памятника на месте расстрела ничем не завершились.
Сколько же бед выпало на долю двух только семей – Долгинских и Переваловых! А ведь мы почти ничего не знаем о других семьях.
И вот еще один поразительный факт из трагической жизни Григория Федоровича Долгинского. Его дочь, Тамара Григорьевна, рассказала, что когда отец после 10 лет ИТЛ вернулся домой, он нашел большой портрет И. В. Сталина, своими руками сделал рамку и тумбу и поставил в первый угол избы этот портрет. Когда Евдокия Ивановна, его жена, возмутилась: мол, он вас всех посадил, а ты его портрет в доме поставил, он встал на защиту Сталина: «Сталин не виноват! Он ничего не знал об этом! Это все Берия!» Этот пример говорит о страшных изменениях в массовом сознании людей в годы сталинского режима: Сталина возвеличили до уровня бога, а бог – непогрешим.
«ПРИСТРАСТНЫЙ СУД РАЗБОЯ ЗЛЕЕ»
Когда я начинала эту работу, я даже не представляла себе масштаба репрессий в нашем небольшом селе.
Для многих семей репрессии начались гораздо раньше, но 1938-й год поставил трагическую точку в судьбах их родственников. Е. Л. Зырянова (Перевалова) писала: «Аресты в Туруханске шли очень много, арестованы были, в основном, ссыльные».
Первый расстрел, 2 марта, был самым многочисленным по числу жертв – 62 человека, из числа ссыльных. Последующие казни коснулись и местных жителей, их расстреливали вместе со ссыльными. Краеведам это дает огромнейшее поле для восстановления памяти о людях, которые остались в сухих строках мартиролога.
Я хочу записаться на прием к главе района, показать ему работу, чтобы было принято решение об установлении памятного знака расстрелянным. Игумен Агафангел, настоятель Туруханского Свято-Троицкого монастыря, сказал, что нужно заложить часовню в память обо всех расстрелянных, и в дни, в которые производились расстрелы, служить панихиды, тем более что есть списки невинно убитых.
Когда я начинала эту работу, события 1938 года казались такими далекими. … Да и о репрессиях я знала немного. Сейчас мне кажется, что я побывала в том времени. Меня охватывали чувства негодования и возмущения, жалости и сострадания, горечи, обиды.
Мы заполнили одно «белое пятно» из истории нашего района. Но и сейчас в этих событиях очень много «белых пятен». В Туруханске не установлено место захоронения расстрелянных. Нет могил, крестов, памятников, некуда положить цветы в память о погибших и близких – нет места памяти о репрессиях сталинизма. Пусть хотя бы эта работа станет печальным некрологом жертвам Большого террора в Туруханске.
[i] Фаст М. В., Фаст Н. П. Нарымская Голгофа: Материалы к истории церковных репрессий в Томской области в советский период. Томск; М.: Водолей Publishers, 2004. С. 73-75, 150, 358, 405-409.
[ii] Тепляков А. Г. Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах. М.: Возвращение, 2007. С. 53.