Юлия Шеянова
с. Ельники, Мордовия
Научный руководитель Е. В. Никишова
Лето 2010 года было чрезвычайно засушливым. Каждый житель нашего Ельниковского района ежедневно ощущал это: жаркое солнце сжигало посевы, а дым и смрад мешали дышать. К счастью, в нашем районе не было сильных пожаров, но горел заповедник имени Смидовича в соседнем Темниковском районе, и оттуда дым ветром приносило к нам в село.
Так уж заведено, что каждый вечер старожилы Заречной улицы, на которой я живу, собираются по вечерам около домов на лавочках и обсуждают последние новости. Этим летом каждый раз они начинали одни и те же разговоры – о засухе. Многие вспоминали засушливый 1972-й год, а более пожилые – страшные послевоенные 1946-й и 1947-й. Я слушала эти воспоминания, и то, что рассказывали бабушки, приводило меня в ужас. Особенно рассказ о послевоенных годах.
Вспоминали бабушки то время со слезами на глазах и повторяли: «Не приведи Господь, чтобы это повторилось…» И никто из стариков, рассказывая о послевоенных годах, не произнес слов благодарности в адрес государства.
Как-то сама собой определилась тема моей работы: «Засуха. Человек и власть в условиях природного бедствия». Я решила написать о жизни односельчан во время трех засух – 1946, 1972 и 2010 годов.
Особенно тяжелыми были 1946–47 гг. Мало того, что на дворе шел первый послевоенный год и люди еще не оправились после войны, так в дополнение к этому еще и природа сыграла с народом «злую шутку» – «объявила» засуху. Люди пухли от голода, увеличилась смертность, домашние животные от бескормицы не могли стоять на ногах.
Судя по рассказам старожилов и моих родственников, ситуация была иной в засуху 1972 года, а засуху 2010 года я видела сама.
ЗАСУХА 1946 ГОДА
Свою работу я начала с записей воспоминаний старожилов. Одно дело послушать рассказы бабушек на лавочке, а другое – записать их воспоминания. Это люди преклонного возраста, в основном с начальным образованием, а то и меньше, всего один класс начальной школы. Но я удивилась их природной мудрости, жизненному опыту и общительности.
Воспоминания Елизаветы Ивановны Хреновой (83 года): «1946 год выдался для нас тяжелым и засушливым. Тяжелым не только из-за того, что шел первый послевоенный год, а еще и из-за того, что урожая мы почти не собрали. В следующем году картошку даже сажали очистками. Урожая-то мы не собрали, а налоги всё равно „вынь да положь“. Налоговые агенты приходили к домам, ругались. А что отдашь, если не уродилось? Самим хоть с голоду умирай, а государству отдай!
У нас по сбору государственных поставок был Тявин Павел, человек черствый и придирчивый. А по сбору налогов была Зеленцова Евдокия, мы ее так и прозвали «железная женщина», потому что сердце у нее было будто металлическое. Я помню, как ее матери нечем было платить налог, так вот, Евдокия даже теленка со двора хотела увести. В памяти до сих пор стоит плач ее матери: «Теленка забери, может, и корову заберешь, а семья голодать будет». Но это были еще цветочки… Вот 1947 год действительно показал нам цену каждому листочку, растущему на поле… Потому что в этот год весной мы питались всем, что росло на поле, лугу, в лесу».
Воспоминания Тамары Васильевны Хреновой (72 года): «В 1946 году ни поесть, ни обуть, ни одеть нет, а тут и засуха, будто бы все к одному подошло… Ели мы, что лес да поле давали: коневник, лебеда, ореховы сережки, сорняки из ржи ходили собирать. Наберешь травы, посыплешь немножко мучичкой, да в печь. Вот по этому нехитрому рецепту все семьи хлеб и пекли. Раньше ведь, даже сорняки из хлебного поля запрещали собирать.
Я помню, как мы с братом да сосед наш пошли за сорняками, за лебедой, насобирали по узелочку да домой возвращаемся, а тут навстречу нам полевод местный, Скворцов, остановил и спрашивает: «Вы где траву рвали? Показывайте свои узелки!» Растрепал наши вязаночки, да не нашел зерна, а вот у соседа в вязанке пять колосков было, так он этими колосками по лицу его, по лицу отхлыстал, да и судили потом соседа-то за пять колосков. Ой, как вспомню, аж слезы к глазам подходят. Вот уж казалось, война закончилась, людям жить, да радоваться, ан нет…
За один трудодень давали по 200 грамм зернеца, а разве накормишь семью-то этими крошками? Вот матери пойдут в колхоз на работу, а как раз покос начинался, сядут отдохнуть и пока отдыхают, немного колосков нашелушат, да по кармашкам напрячут или за пазуху насыплют. И вот с этими зернышками домой овражками бегут, чтоб детей накормить. А если уж поймают кого, то строго судили за эти кармашки. А люди что, ведь помирать-то не хочется, их нужда заставляла воровать. Я помню, судили даже не только за воровство, но и за невыработку трудодней, полагалось вроде 240 отработать, а уж кто не отрабатывал, давали принудработы.
Ох, и зима 1946-го выдалась, бураны, метели страшные, а сугробы были в человеческий рост. У некоторых девок даже волосы к стенам примерзали ночью. А что делать, дров-то нет. Пиксайку тогда всю до кустика вырубили, а в Уркатский лес поедешь, наберешь немного хвороста, а Мордвин [лесник] встретит, да салазки-то и свалит. Вот ведь было время, не давали хлеба даже женщине, у которой муж на войне погиб и детки остались мал мала меньше. Да, тяжелый год был, а тут еще и государственные поставки надо платить. Сам ты можешь вообще и не есть, а государству отдай».
Воспоминания Веры Петровны Бороновой (71 год): «Хотя мне и было всего 8 лет, но тот год нельзя забыть. Голодно было всем, и взрослым, и детям, и скотине. Да… голод всех тогда поровнял. Не было такой семьи, где бы ни ели лебеды, березовой коры, бздики, коневника, хвоща. Вот сейчас про хвощ говорят, что он ядовитый, а мы его ели и привкус у него был такой сладковатый. Еще ели иву, когда на ней появлялись шишечки, бывало, идешь в школу, нарвешь такой букет и до школы ешь почки.
Ходили в лес за липовыми листьями, а там лесником был Семен Шубников, вот он за эти листья нас гонял. Много травы ели, потому что голод свое брал. Как только молодая крапива подойдет, мы ее срывали и несли домой. А там уж мама из нее щи сварит. Для нашей семьи облегчением было то, что у нас была коровка, все мы ели с молочком, конечно о мясе тогда и речи никто не вел. Ранней весной ходили по полям, собирали мерзлую картошку, принесешь ее домой, она грязная, мягкая. Мама ее вымоет, потолчет в ступе, добавит туда немного лебеды и вот тесто для блинов и лепешек готово. Прошла эта голодная весна с горем пополам, дожили до нового урожая. Когда поспел новый урожай и убирали поля, мы вставали очень рано и ходили собирать колосья, но эти колосья свободно не давали собирать. Раньше ведь поля на лошадях объезжали объездчики, проверяли, не собирает ли кто колосья. Вот мы наберем немножко колосков, а тут объездчики. Эх, мы в лес убежим, спрячемся и сидим там дотемна, а потом оврагами-оврагами и домой. Вот так и жили…
Тогда ведь мало того, что самим есть нечего было, так еще и государству паек отдать надо. Народ ходил измученный голодом и изнеможенный налогами. Налоги, просто сказать, душили. Мама моя была швеей, и после войны к нам в дом многие приходили и просили перешивать шинели, так вот было у нас две машинки, одна обычная, а другая «Зингер», мама тогда очень уж ее хвалила. Так вот, нам со швейных машинок тоже полагалось налог платить и маме пришлось продать ее любимый «Зингер». Придет, бывало, Тявин за налогом, а чем платить, денег-то ведь нет, вот он то овцу со двора уведет, то телка, то картошку всю из погреба выгребет. На улице про него даже скороговорку сложили: «Где Тявин пройдет, там семь лет не растет»».
Из архивных документов за 1946-48 годов я узнала, что несколько лучше жили учителя и врачи, а так же рабочие промартели имени Тельмана. Они получали хлеб по карточкам, а учителя получали 1 килограмм сахара в квартал. Мне удалось найти в ЦГА РМ документ за август 1946 года, в котором говорится, что на нужды хлебопечения для обеспечения карточек на полугодие было выделено 252 центнера муки.
Это подтвердил старожил села Василий Васильевич Евсеев (72 года): «У населения в те времена практически не было продуктов питания. Хлеб тогда выдавали по карточкам в строго определенном размере. Но не всем, хлеб давали рабоче-служащему классу в расчете 400 граммов на человека. При продаже хлеба была высокая точность. Если в куске хлеба были лишние 20–30 граммов, продавец их отрезал. Мои родители работали в колхозе имени Кирова и за один отработанный трудодень им давали по 200 граммов зерна. Помню, к Спасову дню у них было 400 трудодней на двоих. Им дали за их труд в течение полугода 80 килограммов зерна. Зерно нужно было размолоть на муку и растянуть до следующего получения, а когда оно будет, никто не знал, может через полгода, а может и больше».
Листая подшивки газет, я сделала для себя неожиданное открытие: в них не было ни слова о засухе. Ни слова не говорилось и о том, как тяжело живется людям. О чем же писали газеты? О юбилеях революционеров, писателей и руководителей ВКП(б), о подготовке к предстоящим первым послевоенным выборам в местные советы. Видимо, в условиях предвыборной компании было дано указание руководства страны писать в газетах лишь о хорошем.
Вот некоторые заголовки из газет той поры: «Наши первые кандидаты», «Отдадим свои голоса славным патриотам Родины – кандидатам Сталинского блока коммунистов и беспартийных», «Депутат – слуга народа», «Великий революционер и строитель Советского государства (М. И. Калинин)», «Под руководством Сталина, по Ленинскому пути (о работе агитаторов)», «Избиратель, проверил ли ты себя в списках?», «Выдвижение кандидатов в депутаты сельских советов».
Как говорят, отрицательный результат – тоже результат. По нужной мне теме я не нашла ничего, но сделала вывод, что народ тогда жил своей жизнью, а государство – своей.
После чтения газет я приступила к изучению протоколов заседаний Ельниковского райкома ВКП(б) и райисполкома. Здесь я нашла материалы, правда, лишь о засухе, а о положении людей – снова ничего.
28 августа 1946 года состоялся IX пленум Ельниковского РК ВКП(б). На Пленуме был рассмотрен вопрос о состоянии дел в сельском хозяйстве. В выступлениях секретаря райкома партии А. Н. Гульнина и исполняющего обязанности председателя райисполкома Панкратова отмечалось, что в колхозах очень низкая урожайность зерновых культур и сдача хлеба государству срывается. В постановлении Пленума было записано, что колхоз «Борьба» Ново-Никольского сельского совета выполнил план поставки зерна только на 7%, а колхоз имени 7-го съезда Советов этого же сельсовета – на 1 %; колхоз имени Крупской Старо-Девиченского сельсовета – на 4 %; колхоз Красная Варма Ветляйского сельсовета – на 2%..Район отстает в этом году не только по сдаче хлеба, но и по всем видам заготовок. Мясо заготовлено против прошлого года в два раза меньше, овощей – в три раза.
Причины невыполнения плана государству Панкратов видел в следующем: «Климатические условия нынешнего года, засуха, не дает нам права снижать план хлебопоставок. Государство нам оказывает помощь, весной мы получили большое количество ссуды, нам облегчили выполнение хлебопоставок тем, что открыли глубинные пункты в районе, беда вся в том, что секретари первичных парторганизаций ослабили эту работу.
Старо-Девиченские колхозы имени Ильича и имени Крупской за последнюю пятидневку не сдали ни одного килограмма хлеба. В колхозах Софьинского сельского совета надо организовать проверку, почему задерживается сдача хлеба.
В Мордовских Полянках (секретарь парторганизации т. Богдашкин) много неубранного хлеба, секретари парторганизаций должны организовать работу так, чтобы в течение пяти суток убрать яровые культуры и не позднее 1 октября закончить рытье картофеля, саботажников в сдаче хлеба привлекать к ответственности».
Я не согласна с Панкратовым. Не саботажники срывали сдачу хлеба, просто сдавать было нечего, ведь жаркое солнце летом выжгло почти все посевы на колхозных полях.
В работе этого пленума принимал участие Н. Я. Тингаев, председатель Совета Министров Мордовской АССР. Его выступление составлено в духе того времени, по тем шаблонам, по которым строились тогда выступления руководителей разных уровней. Привожу несколько цитат из его выступления:
Война расшатала хозяйство Советского Союза, кроме того, в 53 областях мы имеем засуху, это говорит о том, что вопрос о хлебе приобретает исключительное значение. На 15 августа по Мордовии план хлебопоставок выполнен на 24,4%. Ельниковский район имеет выполнение на 23%, то есть ниже общереспубликанских. Бюро Мордовского ОК ВКП(б) поручило мне предъявить претензии к бюро, Пленуму РК ВКП(б), Исполкому Райсовета, которые не поняли важности вопроса о сдаче хлеба, не организовали большевистскую борьбу за хлеб.
Протоколы пленума интересны тем, что впервые в документах тех лет, а именно в конце августа 1946 года я, наконец, встретила слово «засуха». Я уже писала, что в районной газете в жаркие месяцы лета 1946 года о засухе даже не упоминалось. Кроме того из документов видно, что республиканский руководитель даже не пытается проанализировать причины не сдачи хлеба государству. Он объясняет это тем, что «не организована большевистская борьба за хлеб».
Хотя власть умалчивала о тяжелых последствиях засухи, но документы о работе медицинских учреждений, которые хранятся в Ельниковском муниципальном архиве, не говорят, а просто кричат об этом.
Вот приказ № 31 от 3 июня 1947 года по Ельниковской больнице: «Ввиду большого наплыва в больницу дистрофиков, а коек для госпитализации не хватает, поэтому имеющиеся больничные койки на квартирах и общежитиях мед. работников, обязываю гл. врача Юдина возвратить в больницу в 24-часовой срок. Зав. райздрава Кротова».
Надо сказать, что материальное состояние больницы было очень плохим. В августе 1946-го положение со здравоохранением было рассмотрено на заседании Ельниковского райисполкома. Председатель райисполкома отметил, что питание больных в Ельниковской больнице недостаточное и однообразное, были случаи перебоя в хлебе. Наряды на продукты питания отовариваются не полностью. Санитарное состояние больницы неудовлетворительное, так как здание требует неотложного ремонта (печи, остекление окон, ремонт полов, побелка помещений). Оснащенность инвентарем недостаточна, одеяла, матрацы имеют изношенность на 70-80%. У некоторых больных отсутствуют пододеяльники, матрацы набиты сеном, соломой слабо. Имеется большой недостаток кухонной посуды.
Вряд ли перечисленные недостатки можно отнести к плохому исполнению медработниками своих обязанностей. Что касается инвентаря и посуды, в годы войны они в больницу не поступали, да и в первый послевоенный год оборудование шло главным образом в села и города, разрушенные войной. Вот в таких условиях медицинские работники работали в первые послевоенные годы.
Врач Ельниковской больницы тех лет В. С. Лубошникова (88 лет) рассказала: «Хорошо помню зиму 1946–47 года. К нам начали поступать жители района с диагнозом „голодная дистрофия“. Больных было столько, что до отказа заполнили все помещения. Больных клали в амбулаторию, в кабинетах врачей и прямо на пол. Кроватей для всех не хватало. Набивали тюки соломой, клали их на пол, застилали простынями и на них укладывали больных. При дистрофии обострялись все хронические заболевания, основным лекарством для таких больных была еда. Больные опасались, что медицинские сестры разливают им не все, что сварено на кухне. Однажды, один больной подозвал меня к себе и сказал: „Делите обед сами, мы думаем, что сестры берут себе“. Возможно, этого и не было, но больные боялись, что им достанется меньше, а еда была самая простая: суп, каша, хлеб. Чтобы не расстраивать больных, я вынуждена была сама наливать им половником из больших кастрюль, которые носили медсестры».
Смертность в Ельниках была в тот момент очень высокой – люди были ослаблены голодом. Множество безвестных предков – наших дедов, прадедов и прапрадедов, а также женщин и детей ложилось в землю один за другим. Почему безвестных? Во многих семьях хоронили без получения свидетельства о смерти, особенно если старый человек умирал дома. Кресты на могилах не ставили, надписи не делали. Постепенно могильные холмики обсыпались и сравнивались с землей. Лежащие в безымянных могилах пережили коллективизацию и войну, но голод вынести не смогли.
Василий Васильевич Евсеев рассказал о том, как в 1947 году хоронили людей: «Я, как житель улицы Заречной, запомнил эти трагические годы, потому что дорога на кладбище шла по этой улице. Я жил почти рядом с кладбищем и мимо нашего дома иногда проносили по 4–5 гробов в день. Мы были школьниками и всегда сопровождали похоронные процессии. Машин тогда не было, лошади были крайне истощенными, гробы несли на холстах. Мы бежали вслед, потому что нам нравилось, как „служили“ монашки над умершими, печально и протяжно пели молитвы.
В те годы даже хоронили без крестов, просто делали холмики и все. А крестов не ставили вот почему. В те года дров в достатке не было, в войну сожгли даже кресты, чтобы хоть немного согреться. Мы часто бывали на кладбище и всегда видели на могилах только бугорочки».
Где же было государство? Неужели руководители страны не знали об обстановке в районах, пораженных засухой? Я уверена, знали, но замалчивали. Почему же государство не боролось за спасение людей? Ведь война унесла столько жизней (по мнению историков – до 30 млн.) Казалось бы, теперь нужно бороться за жизнь каждого человека. Но руководство страны совершенно не помогало людям выбираться из бедственного положения.
Весенний сев 1947 года проходил очень тяжело. 22 мая 1947 года районная газета «Заря Коммуны» писала о работе колхоза имени Кирова: «Парторганизация колхоза имени „Кирова“ неудовлетворительно выполняет решения бюро РК ВКП(б) о мобилизации всех сил колхоза на успешное завершение весеннего сева, в результате чего колхоз посеял только 159,4 гектара и вспахал 175 гектаров из 446 га по плану».
Вследствие голодной зимовки скота весной 1947 года остался невыполненным план и по поставке молока. Районная газета 29 мая 1947 года писала: «Следует отметить, что выполнение государственного плана молокопоставок проходит в нашем районе совершенно неудовлетворительно и полугодовалый план выполнен всего лишь 30,5%. Причины срыва плана молокопоставок заключаются в том, что председатели сельских советов и колхозов района не руководят делом заготовок, не оценили государственной важности их и пустили на самотек. Больше того, эта недооценка заготовок животноводческой продукции в ряде сельских советов переросла в явную антигосударственную практику, выразившуюся в разбазаривании молока, в упорном нежелании выполнять государственные обязательства. Причем, в числе должников – сами руководящие работки села, коммунисты и комсомольцы».
Я снова выделила несколько фраз – опять причины срыва плана сдачи молока не в том, что коровы еле-еле на ногах стоят, а в плохом руководстве.
Лето 1947 года было не легче. Тоже стояла жара. Урожайность, как и в прошлом году, была крайне низкой. Можно сделать вывод, что и в личных хозяйствах колхозников дело обстояло так же плохо: не уродилось просо, картошка, колхозники не заготовили в нужном объеме сено для овец и коров. Я задалась вопросом: при таком катастрофическом положении после засухи дало ли государство колхозникам послабление в сдаче налогов? На этот вопрос я могу уверенно ответить: НЕТ.
ГОСПОСТАВКИ С КОЛХОЗНОГО ДВОРА
В нашем семейном архиве хранится более сотни документов тех лет. Они долго пролежали в углу старой кирпичной кладовой в фанерном сундучке. Это целый архив, и принадлежал он моему прадеду Алексею Севастьяновичу Шеянову.
Когда я начала разбирать эту пачку, первый вопрос у меня возник такой: зачем прадед хранил все эти квитанции, собранные его женой Соломанидой Андреевной, моей прабабушкой? Вникнув в их содержание, я поняла зачем. Каждый колхозный двор ежегодно получал обязательство на поставку сельскохозяйственных продуктов, где указывалось, нет ли задолженности за прошлые годы. Если есть, ее необходимо ликвидировать в текущем году. Были случаи, когда человек сдавал продукты, а по ошибке ему писали задолженность. Вот тут-то он и предъявлял квитанцию об уплате.
Судя по документам Алексея Севастьяновича, можно сказать, что в то время налогами облагалась вся скотина, которая была во дворе. Например, в 1946 году государственная поставка молока составляла 95 л, масла – 3,8 кг, кроме того, нужно было сдавать овечью шерсть и куриные яйца.
Следующий документ, оказавшийся в моих руках, – обязательство по поставке государству мяса и яиц за 1948 год, где было сказано, что мой прадед должен был сдать 40 кг мяса и 75 яиц. В этом документе имеется разделение по временным промежуткам, то есть какое количество мяса прадед должен был сдать в назначенный срок. Например, в 1948 году следовало сдать 40 кг мяса: 12 кг – с 1 января по 31 марта, 6 кг – с 1 апреля по 30 июня, 10 кг – с 1 июля по 30 сентября, 12 кг – с 1 октября по 31 декабря.
Это распределение кажется довольно странным. Ладно, яйца, которые не нужно было делить от общей массы, а набирать поштучно, но как можно разделить в строго определенной мере мясо? Телок-то в хозяйстве один! Нельзя же от живого телка отрубать по частям! Вот так задача!
В деревне скот принято резать поздней осенью, когда теленок «нагуляет вес» и когда начнутся морозы, ведь никаких холодильников не было. Поэтому многие договаривались с заготовителями, что они сдадут все 40 кг именно осенью. А некоторые вынуждены были покупать мясо на базаре, чтобы не было задолженности за летние месяцы. Но денег-то не было, поэтому многие ельниковцы занимались кулерогожным промыслом. Деньги, которые выручали от продажи кулей, шли на покупку мяса, а что останется – на уплату обучения детей в старших классах школы, на покупку мыла, соли, керосина.
А вот еще одно обязательство за 1948 год – на поставку государству молока, брынзы-сыра, шерсти и кожевенного сырья. Так вот, согласно этому документу, прадед должен был сдать 750 г брынзы-сыра, 750 г шерсти и 210 л молока, причем в строго определенном количестве по месяцам.
Так, в июне прадед должен был сдать государству 38 л молока, но как такое возможно? Ведь у прадеда было 7 членов семьи, да и денежные налоги платили от продажи молока на базаре. Молоко нужно и для изготовления сыра–брынзы. К тому же, надои молока были очень низкие. Никаких концентратов не было и в помине вплоть до середины 1950-х годов. В колхозе и в домашних хозяйствах рацион коров составляли в основном сено и солома. Осенью колхозники на соломенные крыши домов даже бросали картофельную ботву. От дождей она начинала загнивать, потом замерзала, но во второй половине зимы коровы и ее жадно поедали.
Сравнивая обязательства на поставку государству молока и масла в 1939 (документы за этот год сохранились полностью) и в 1948 году, я узнала, что разница между 1939 и 1948 годами составляет 95 л (в сторону увеличения). Эта разница приводит в замешательство: как же корова может настолько увеличить надой молока? Притом что никаких породистых коров тогда не было, корма, как я уже писала, плохие. Вот и приходилось оставлять себе самую малость молока, в основном – детям, а остальное шло на «поставки». Интересно, что старые люди делают в этом слове ударение на первом слоге.
В наши дни никаких «поставок» нет. Я задалась вопросом: «Когда же они были отменены»? Ответ нашла в книге «Судьбы российского крестьянства» под редакцией Ю. Н. Афанасьева: «Крайне низкая оплата труда в колхозах вынуждала крестьянина развивать свое личное хозяйство, которое после войны и в 50-е годы являлось для него основным источником доходов. Значительная часть продукции личных хозяйств сдавалась государству в обязательном порядке по очень низким ценам. В 1946 году отменили военный налог, но оставался сельскохозяйственный налог, который в 1948 и 1951 гг. был значительно увеличен.
В проекте докладной записки Наркомфина СССР Г. М. Маленкову (март 1953 г.) сообщалось, что размер сельхозналога от личного подсобного хозяйства увеличивался в 5 раз по сравнению с 1939 г., в 1952 г. – еще на 15,6%.
В 1953 году ограничили, а затем с 1 января 1958 года полностью отменили обязательные поставки сельскохозяйственных продуктов и уменьшили сельхозналог с приусадебного участка колхозников»[1].
Да, действительно, об этом мне рассказывали старожилы нашего села. И о том, как коровки и овечки помогали выжить, и о том, как тяжелы были сельскохозяйственные «поставки», которые, как выяснилось, существовали до 1958 года. Отмена этих поставок в засушливые годы спасла бы много жизней.
ЗАСУХА 1972 ГОДА
После засухи 1946 года прошло 26 лет, и природа снова послала людям испытание. Лето 1972 года выдалось жарким и засушливым. У меня сразу возникли вопросы. Были ли последствия этой засухи такими же губительными для людей, как засухи 1946 года? Какие меры предпринимались государством для обеспечения населения продовольствием, а так же для устранения пожароопасных ситуаций?
Я начну эту главу так же с воспоминаний старожилов моего села. Вот что они рассказывают.
Елена Ивановна Семелева (76 лет): «Ох… Была в тот год страшная засуха. Картошки, свеколки мало уродилось. В том году как раз завезли вместе с картошкой жука колорадского. Я его впервые на соседском огороде увидела. Делали прополку и как раз тут соседка кричит: „Бабы, бабы, вот он окаянный“, мы все ринусь посмотреть, что за чудо-юдо, гляжу: маленький желтенький и усатый».
Елизавета Ивановна Хренова (83 года): «В 1972 году я работала на току. На пшеницу головня напала. Комбайнеры приедут, бывало, на ток, посмотришь на них, ну как медведи, все в этой пшеничной пыльце. А вот хотя лето и засушливое было, но пожаров в нашем районе не было, соседние леса горели, а нас Бог сберег».
Вера Петровна Боронова (71 год): «Ну, в 1972 году пожаров у нас не было, только воздух был тяжелый, дымный. Дыма было много. У нас тогда с противопожарной обстановкой строго было, у каждого дома по кадушке с водой и сторожовка каждую ночь ходила по улице. Урожая мы хоть и собрали маловато, но такой голодухи, как после засухи 1946 года, не было».
Тамара Васильевна Хренова (72 года): «В 1972 году большая засуха была. В тот год, вот как сегодня, даже на семена картошки не набрали. А как посадка подошла, некоторые и вовсе кожурками картофельными сажали. А уж осенью у всех удивление было, такой добрый урожай собрали, никогда такого не было. Бог, наверное, наградил нас за мученья. А если уж сравнивать 2010 с 1972 годом, то сегодняшний год намного суровее по жаре и скупее по урожайности».
Елена Васильевна Никишова (60 лет): «В 1972 году я окончила Мордовский государственный университет по специальности история и получила направление в Ельниковскую среднюю школу. Поэтому лето 1972 года памятно вдвойне – подготовка к первому в жизни учебному году и засуха. Сильная жара стояла больше месяца, но людей мучила не столько жара, сколько сизая дымка, постоянно висевшая над селом. На южной окраине села расположены торфяные массивы, которые загорелись примерно в середине июля. Когда в сторону села дул ветер с юга, дым заволакивал улицы, проникал в щели, двери. Дышать было очень трудно.
Что касается социальных последствий засухи, конечно же, это был не 1946 год. В магазинах был всё тот же стандартный набор продуктов, что и раньше – макароны, килька в томатном соусе, хлеб, сахар, растительное масло. В селе был свой маслозавод, но масло полностью отправлялось в крупные города. Саранск, столица Мордовии, уже тогда был крупным промышленным центром, и мы с радостью ездили в командировки. Талоны на продукты в то время не вводили, и в магазинах Саранска можно было купить то, чего не было у нас, – масло, сыр и колбасу. Одним словом в питании особой разницы с предыдущими годами мы не видели».
А потом я встретилась с Зинаидой Дмитриевной Ветчинниковой, которая в 1972 г. работала агрономом колхоза «Рассвет» в нашем селе. Зинаида Дмитриевна вела шнуровую книгу «История полей» и посоветовала мне сходить в СПК «Рассвет» (бывший колхоз) к агроному Николаю Никитичу Малоземову. Книга сохранилась, в ней я найду все нужные сведения.
Не теряя времени, я отправилась в правление колхоза. Николай Никитич охотно предоставил шнуровые книги, в которых я нашла то, что мне было нужно, – сведения за 1972 год. Открыв одну из них, на первой странице я увидела карту с какими-то не совсем понятными цифрами. И вновь пошла к Зинаиде Дмитриевне. Она разъяснила все, что меня интересовало.
Из графика урожайности, который велся с 1940 года, я убедилась, что действительно самая низкая урожайность в колхозе относилась к 1946 и 1972 годам. В 1946 году урожайность в колхозе составляла от 1 до 2 центнеров с гектара. В 1972 году – 8–9 центнеров. К концу 1970-х урожайность уже составляла 22-23 центнера с гектара. Чем это объясняется? Улучшением агротехники: чередование полей, применение минеральных и органических удобрений, новая сельскохозяйственная техника.
В этой же шнуровой книге Зинаида Дмитриевна в 1972 году отмечала, что в летние месяцы температура воздуха доходила до 40-43 градусов. Она же писала, что урожай кормовой свеклы плохой из-за недостатка влаги. А в следующем году она записала, что на некоторых картофельных плантациях, засеянных привозным картофелем, обнаружен колорадский жук. На этих полях три раза провели ручной сбор личинок. Колорадский жук стал настоящим бедствием. В газете «Трибуна колхозника» от 2 июня 1973 года я нашла большую статью о колорадском жуке и мерах борьбы с ним. Агроном по защите растений Виктор Петрович Боженко подробно рассказывал об этом насекомом, писал о мерах борьбы с вредителем.
Я поговорила с Виктором Петровичем по телефону (ныне он на пенсии) и вот что он мне рассказал: «Вообще-то жук появился в Ельниках в 1971 году, но жаркий 1972-ой просто способствовал его быстрому распространению. В 1970 году жук был обнаружен на территории Рязанской области, а скорость его продвижения – до 200 км в год. Когда жук появился у нас, мы были не готовы для борьбы с ним. Не было химикатов и специальных машин для их распыления. Действительно в первое время личинки жука собирали вручную, но это не было эффективно. Более 50 % жука оставалось на растении».
Судя по графику урожайности в колхозе «Рассвет», можно сделать вывод, что последствия засухи 1972 года были быстро преодолены. Моя бабушка Надежда Ивановна, которая в те годы работала агрохимиком, рассказала, что тогда проводились эффективные агрохимические мероприятия в колхозах, которые поднимали урожайность почв. Об этом она тоже не раз писала в районной газете.
Общий вывод: засуха 1972 года не имела катастрофических последствий ни для людей, ни для природы.
ЗАСУХА 2010 ГОДА
Засуха 1972 года стала забываться. Может быть, о ней не вспомнили бы и совсем, если бы не лето 2010 года, когда над центральной частью нашей страны завис мощный антициклон и на протяжении двух с половиной месяцев были не раз побиты все рекорды плюсовой температуры.
Я каждый день смотрела на свой уличный термометр и мечтала только об одном: чтобы ртутный столбик остановился хотя бы на отметке 30 градусов. А он все поднимался и поднимался и останавливался лишь около 40. Уже в начале июля улицы выглядели как в конце августа: трава пожелтела, а деревья начали сбрасывать листья, как осенью.
Огороды представляли собой печальное зрелище. Огуречные листья быстро пожелтели и свернулись, морковка стояла вялая, еле-еле подавая признаки жизни. Тыква напоминала резиновый мячик – жесткая оболочка, недозревшие семечки, а внутри пустота, мякоти не было совсем. Картошка не уродилась. Яблони в садах рано стали сбрасывать яблоки, так как им не хватало влаги.
Хотя последствия засухи и были печальными, но на ассортименте продукции в магазинах это не отразилось. В магазинах всё так же продавались крупы, макаронные изделия, мука, сахар, консервы, фрукты, молочные и мясные продукты. Правда, цены выросли.
Одним словом, запас продовольствия был. В условиях рыночной экономики частный бизнес быстро реагирует на спрос населения. Действительно, корнеплоды у нас не уродились, но в магазинах можно купить и капусту, и морковь, и картофель. Всё это в былые годы каждая семья запасала на зиму со своих огородов. Другой вопрос, что платить за это пришлось больше, особенно за картошку – 20 рублей за килограмм, таких цен даже старожилы почтенного возраста не помнят. Однако бабушки говорили: «Какой голод! Покупай что хочешь, пенсии хватит!»
Последствия засухи 2010 года более пагубны для природы и сельскохозяйственных кооперативов. Об этом можно судить, если сравнивать урожайность СПК «Рассвет» в селе Ельники за 2009 и 2010 годы.
Урожайность в 2010 году была всего 5,5 центнера с гектара, а общая посевная площадь составляла 1330 га. На 891 гектаре (67% посевной площади) посевы погибли, то есть засохли от изнурительной жары и отсутствия осадков.
Более месяца над нашим селом висела дымовая завеса. Примерно в 40 км расположен заповедник имени Смидовича. На его обширной территории обитает огромное количество зверей, птиц, рыб, насекомых и растений. Во флоре заповедника свыше 1000 видов растений, причем большое количество редких видов, занесенных в «Красную книгу». В заповеднике живут белки, зубры, пятнистые олени, маралы, барсуки, волки, лисы, куницы, норки, зайцы беляки и даже медведи. В то лето им пришлось особенно тяжело, дым мешал вырваться из огненного леса, поэтому много редких животных погибло, а выжившие звери ушли за пределы заповедника.
Из-за аномальной засухи большие участки заповедного леса погибли от огня. Об этом писала газета «Аргументы и факты»: «В заповеднике огонь повредил около половины насаждений – 16 тысяч гектаров леса. Жившие в заповеднике звери, спасаясь от огня, покинули территорию заповедника и ушли в соседние Рязанскую и Нижегородскую области».
Пожары в заповеднике начались уже в июле. Техники для их тушения не хватало. В течение месяца можно было наблюдать такую картину: около здания нашей районной администрации ранним утром десятки мужчин садились в автобусы и уезжали по направлению к заповеднику. Они ездили прорубать лесные просеки и засыпать землей огонь, если он перекидывался из горящего леса на лесозащитную полосу. Не раз они были свидетелями, как огонь с воем и огромной скоростью распространялся по верхушкам вековых елей.
Причиной катастрофического распространения пожара в Мордовском заповеднике имени Смидовича, угрожавшего даже федеральному ядерному центру в Сарове, стала халатность должностных лиц. Такой вывод был сделан по итогам доследственной проверки.
Нынешняя засуха стала настоящим природным бедствием: обмелели реки, выгорело много леса. В Мордовии сгорело 4 тысячи гектаров леса (помимо заповедника имени Смидовича).
О причинах пожаров говорилось много. И как выяснилось, в условиях засухи большую роль играет человеческий фактор. В «Аргументах и фактах» З. Федякова, прокурор отдела по надзору за соблюдением федерального и регионального законодательства Республики Мордовия, пишет: «Проверки выявили 246 нарушений со стороны лесничеств, Минлесхоза РМ и арендаторов леса. Контролирующие органы проводили некачественные проверки лесопользователей и привлекали к административной ответственности незаконно и, выходит, совсем не тех. Не создавались минерализированные полосы, не очищались от старых деревьев просеки… У некоторых арендаторов не было даже спецтехники для пожаротушения! Нами привлечено к ответственности 75 должностных лиц».
Можно сказать, что львиная доля причин для столь больших пожарищ кроется в бесхозяйственном и безалаберном отношении человека к природе. Часто возгорания в лесу происходят по вине человека – от костров туристов, от оставленных пластиковых бутылок, которые фокусируют солнечные лучи на сухую траву. Не во всех лесах производятся опахивания по краям леса.
Но в эту засуху страдала не только природа, но и люди. Многие, а особенно люди с сердечными заболеваниями и заболеваниями дыхательных путей перенесли это лето тяжело. Ведь в воздухе висел дым и смрад, который мешал дышать. Мало того, что палящее солнце уничтожало жарой всё, что посажено в огородах и садах, но также сжигало целые деревни и оставляло людей без крова.
*
* *
Завершая свою работу, я еще раз убедилась, что в разные времена в условиях стихийных бедствий жизнь людей особенно сильно зависит от действия властей. В условиях тоталитарного режима, который установился в СССР в 1930-е годы и продолжал существовать в послевоенные годы, засуха 1946 года для народа оказалась особенно пагубной.
Вот что сообщает Википедия о засухе 1946 года: «Информация о событиях 1946–47 гг. как о голоде была впервые опубликована в СССР в 1988 году в „Истории крестьянства“, тогда его причинами были названы только катастрофическая засуха и последствия войны. В монографии В. Ф. Зимы приводятся доводы в пользу точки зрения, по которой одной из главных причин голода стала политика советских властей: „ Голода 1946–47 гг. в СССР могло не быть, поскольку государство располагало достаточными запасами зерна. Одна его часть, не самая крупная, экспортировалась. В течение 1946–48 гг. экспорт составлял 5,7 млн тонн зерна, что на 2,1 млн тонн больше экспорта трех предвоенных лет. Другая, основная часть запасов никак не использовалась. На неприспособленных для хранения складах зерно портилось настолько, что не годилось к употреблению. По неполным подсчетам за 1946–48 гг. в целом по СССР было начисто загублено около 1 млн тонн зерна, которого могло хватить многим голодающим“».
Запросы региональных властей о необходимости выдачи зерна из госрезерва либо оставались без внимания, либо удовлетворялись в объеме, в 2–3 раза меньшем необходимого и через несколько месяцев после запроса.
В этой статье для меня почти все знакомо, об этом рассказывали старожилы села. Действительно, народ выживал сам в эту страшную засуху. Новым для меня стало то, что СССР вывозил зерно за границу и имел государственный резерв зерна!!! И большую часть этого резерва просто сгноили, вместо того чтобы спасти миллионы людей!!! Каким же словом можно назвать такое правительство?! Преступное, антинародное, жестокое!?
О засухе 1972 года на Википедия говорит: «Уже в мае–июне 1972 года начала наблюдаться почвенная засуха. Из-за засухи погибла яровая пшеница, ячмень, овес. Озимые выстояли в отдельных местах, где был зимой достаточно большой снежный покров… Для Советского Союза засуха стала настоящим бедствием. Были начаты закупки зерна за границей, а в Баку впервые был открыт завод по производству кондиционеров.
На закупку зерна были потрачены золотовалютные резервы – 486 тонн золота было продано за рубеж (около 22 млрд долларов по нынешней стоимости золота).
Советская пресса уделяла относительно мало внимания событиям того времени. Фотографии редко публиковались в газетах, а на телевидении скупо освящали события, связанные с пожарами. Однако полностью замалчивать их было невозможно. Был организован сбор отрядов добровольцев для тушения пожаров. Врачи не вели особо масштабную пропаганду, но рекомендации были – не выходить без надобности на улицу, носить марлевую повязку и пить побольше жидкости».
Судя по этой статье, в стране произошли изменения. Засуха уже не замалчивается. Хотя пресса не так много пишет об этом природном бедствии, но всё же пишет. Власть проявляет заботу о населении: это и рекомендации врачей, и закупки зерна, и создание специальных отрядов для тушения пожаров. В этот период наблюдается уже несколько иное отношение власти к людям. В те годы экономика была плановой и в соответствии с планами обеспечения населения продуктами питания магазины не были пустыми. Конечно, в сельской местности ассортимент продовольствия был очень бедным, но все-таки люди не голодали.
Вывод: засуха 1972 года была для населения СССР значительно легче предыдущей засухи.
Засуху 2010 года я видела сама. Видела, что происходило с природой. По телевизору каждый день показывали сгоревшие поселки и погорельцев, которые не могли выговорить и нескольких слов от горя. Я смотрела на экран и меня не покидала мысль: а что будет с людьми, где же теперь они будут жить? Ведь скоро зима, а от их домов остались только обгоревшие головешки… Трудно было представить и поверить, что скоро все получат новое жилье. В этом случае нужно отдать должное власти: дотла сгоревшие поселки отстроены. Из федерального бюджета России для оказания материальной помощи гражданам, лишившимся жилья в результате лесных пожаров, было выделено 5 млрд рублей.
Будут ли в будущем такие стихийные бедствия, как засуха? Видимо, будут. Вопрос в том, будем ли мы готовы к ним? Сможем ли свести к минимуму их последствия? Я думаю, не только руководство страны должно задуматься об этом, но и каждый из нас. Разве трудно понять и запомнить простые правила: не разжигай в лесу костры, не бросай окурки и пластиковые бутылки.
Если взяться всем миром, проблем станет меньше.
[1] Судьбы российского крестьянства / Под редакцией Ю. Н. Афанасьева. М.: РГГУ, 1996, С. 418–419.