Сергей Бондаренко

Подкаст

1980-е

интервью

Международный Мемориал

Африканист Юрий Скубко вспоминает о своем участии в Инициативной группе основателей Мемориала - откуда взялось разделение на "радикалов" и "умеренных", нужно ли было договариваться

«Не считал своим призванием мемориальскую деятельность»

научное сообщество

подкаст

27 ноября в Мемориале прошло очередное занятие вечерней школы по истории советских спецслужб. КГБ в последние предперестроечные годы. Почему разгром диссидентского движения и закрытие

27 ноября в Мемориале прошло очередное занятие вечерней школы по истории советских спецслужб. КГБ в последние предперестроечные годы. Почему разгром диссидентского движения и закрытие “Хроники текущих событий” никак не решил проблему разложения идеологии? Почему 13-й отдел пятого управления КГБ, занимавшийся советскими неформалами, ничего не мог поделать с молодёжью восьмидесятых?


<a href="https://drive.google.com/open?id=1yMGIO8Yq_CQciCGi4Au7k_J9OCfDd7S-">Здесь</a> можно скачать презентацию с лекции.


А <a href="http://urokiistorii.ru/podcast/Podcast.rss">здесь</a> – подписаться на RSS подкаста «Уроков истории».

«История советских спецслужб 1917-1991 гг», семинар #33

Интервью с Еленой Жемковой

диссидентское движение

перестройка

Исполнительный директор Международного Мемориала Елена Жемкова в проекте "История Мемориала" рассказывает о первых шагах движения - как небольшая группа незнакомых друг с другом людей

«Судьба правды – быть разделенной»

«Я не философ и не историк. Я человек действия»

Интервью Вячеслава Игрунова

распад СССР

Россия

Сайт Мемориала и «Уроки Истории» продолжают серию публикаций об истории историко-правозащитного движения. В третьем интервью серии о своей роли в основании «Мемориала», радикалах и неформалах в гражданской жизни второй половины

интервью с Владимиром Альбрехтом

1970-е

права человека

СССР

Советский правозащитник Владимир Альбрехт заслуженно пользуется репутацией человека, понявшего кафкианскую суть советской репрессивной системы чуть ли не глубже её создателей. О том, как заставить дознавателя порвать протокол

«Чтобы быть честным, над следователем необходимо издеваться»

интервью с Борисом Беленкиным

Сайт Мемориала и «Уроки Истории» начинают серию публикаций об истории Мемориала с середины 80-х годов и до настоящего времени. В первом материале мы публикуем

Между пружинами и фонарями

перевод

Восточная Европа

Берлинская стена

постпамять

Политическая биография последнего коммунистическиого диктатора Восточной Германии Эриха Хонеккера, рассказанная его портретами – официальными, личными, предсмертными и настенными. Перевод статьи Мартина Саброу для портала www.visual-history.de. Текст

Смазанное впечатление

Политическая биография последнего коммунистическиого диктатора Восточной Германии Эриха Хонеккера, рассказанная его портретами – официальными, личными, предсмертными и настенными.


<a href="https://www.visual-history.de/2017/03/20/biografische-bildpolitik-erich-honecker-und-das-zeitlose-herrscherportraet/">Перевод статьи Мартина Саброу для портала www.visual-history.de. Текст публикуется с сокращениями.</a>


Хорошо одетый седой мужчина неопределённого возраста смотрит на зрителя с на нейтрального фона сквозь слегка затемнённые стёкла очков в массивной роговой оправе. Этот портрет Эриха Хонеккера, олицетворявшего собой весь режим СЕПГ, почти двадцать лет висел в кабинетах всех партработников и госслужащих Восточной Германии. Портрет невозмутимой политической силы, опирающейся не на демократические выборы и даже не на рёв ликующих трибун, а исключительно на мощь и бюрократическое насилие самой Социалистической Единой Партии.


На нём запечатлена также и биография, но не человека как индивидуума, а как элемента в центре коммунистического коллектива, точки фокуса, на который этот коллектив проецирует свои представления о власти – уверенность в абсолютной правоте партии, обожествление коллектива вообще и коммунистического коллектива в особенности. В то время как фашистская пропаганда фокусировалась на идее исключительности самого диктатора и его личности, политическая культура СЕПГ рассматривала человека лишь как частный случай чего-то общего: «Наш ответ врагу: Вальтер Ульбрихт – это все мы!». Изображений Хонеккера существует бесчисленное множество, и почти на всех он предстаёт человеком без возраста и индивидуальности – даже шрам на левой стороне лица обыкновенно скрыт от зрителя.


Великая Посредственность


Чаще всего правление Хонеккера описывают как диктатуру посредственности. Во многих современных биографиях он предстаёт человеком неэмоциональным и неумным почти на грани умственной отсталости: «аппаратчик, оказавшийся в пирамиде власти гораздо выше своей ступени, безыдейный и неуклюжий, но в первую очередь абсолютно посредственный, начисто лишённый способности показать себя». Это общее впечатление серой бесформенности осталось и у бывшего канцлером ФРГ Гельмута Шмита: «Я никогда не мог понять, как настолько безликий человек мог столько лет возглавлять политбюро». Этот вопрос, известный как «парадокс Хонеккера» уже давно мучает многих историков – как мог человек явно неразвитый и малокомпетентный, лишённый какого-либо дара убеждения и харизмы, обладать таким грандиозным объёмом власти на протяжении столь долгого срока?


Но можно ли быть уверенным в справедливости этих описаний? Или парадокс возникает из-за предвзятости, мифа о Всемогущей Посредственности и просто расхожего клише из описаний политической культуры СЕПГ?


<div class="wp-block-image"><figure class="alignleft"><img class="wp-image-32676" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Abb.-3-Bundesarchiv_Bild_183-19204-2916_Erich_Honecker.jpg" /></figure></div>


Положительные впечатления о Хонеккере остались не только у его сторонников, но и некоторых политических конкурентов ещё со времён начала его карьеры в Сааре. Его оппонентом тогда был почти равный ему по политическому весу редактор крупной саарской газеты и член СДПГ. О молодом коммунисте Хоннекере у него осталось весьма яркое впечатление: «Он всегда был хорошо одет, тщательно следил за собой, всегда яростно отстаивал свои позиции в споре и, главное, всегда искренне верил в то, за что выступал».


Другие свидетельства о Хонеккере тоже демонстрируют, что его современный образ – скорее результат позднейшего переосмысления роли всего его поколения в истории Германии. В каком-то смысле Хонеккер и сегодня находится в заложниках у этого коллективного конструкта. Несложно заметить, что в юности ему был свойственен не только яркий напористый характер, но и некоторый врождённый дендизм – качества, которые он был вынужден в себе подавлять во имя идеи коммунистического равенства.


Это хорошо подтверждается материалами его личного семейного архива, которые были скрыты от публики вплоть до 1990 года. Даже на самых обыденных фотографиях с лодочных прогулок или семейного отдыха на Балтийском море Хонеккер предстаёт молодым привлекательным мужчиной, счастливым мужем и отцом, имеющим мало общего с мелкой буржуазией, прогуливающийся на фоне по тропинкам Шпреевальда.


<div class="wp-block-image"><figure class="alignright"><img class="wp-image-32677" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Abb.-2-Bundesarchiv_Bild_183-V00138_Berlin_Erich_Honecker_Rede_zur_Sonnenwendfeier.jpg" /></figure></div>


На личных фотографиях после очередного развода всё ещё молодой и уверенный в себе Хонеккер позирует с новой пассией, и эти снимки больше всего напоминают обложки таблоидов с семейством Кеннеди, на которых Кейп-Код заменили пейзажем немецкой Прибалтики.


Эти фотографии не могли быть опубликованы в ГДР по разным причинам. Идиллическая лодочная прогулка с участием партийного функционера в стране, огороженной стеной, выглядела как намёк на побег. Нетронутые дюны Приблатики на фото были засекреченным и закрытым для посторонних местом отдыха партийной элиты. Но главное – на этих снимках изображено сибаритство и жизнелюбие, никак не вписывающееся в образ солидного партийца.


Личный остров


Фотобиография Хонеккера отражает рост номенклатурного давления на его личную жизнь по мере его восхождения к вершинам власти. Постепенно пространство для самовыражения сжимается и усыхает, превращаясь в отдельные островки относительной личной свободы, как на этой фотографии, где Хонеккер позирует в роли матроса. Этот снимок, как и многие другие, держался службами безопасности под замком, видимо, из-за негласного табу на телесность в изображениях политических лидеров.


<div class="wp-block-image"><figure class="alignleft"><img class="wp-image-32678" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Abb.-5-Honecker-als-Matrose.jpg" /></figure></div>


В создании биографии человека участвуют как правило три стороны – во-первых, сам человек как рассказчик, во-вторых, его биографы, и в-третьих, – собственно читатель и зритель. Вплоть до падения Берлинской стены абсолютная монополия на воспроизводство образа правителя принадлежала партийным идеологам. СЕПГ последовательно конструировала образ и историю жизни Хонеккера в соответсвии со своими номенклатурами преставлениями, и центральное место в этом нарративе занимала его автобиография, выпущенная в 1980-м году. В ней Хонеккер помимо всего прочего утверждает, что «никогда в своей жизни я не подвергал сомнению тот факт, что наше дело правое».


Официальная автобиография Хонеккера пытается уйти от чрезмерного «расчеловечивания» лидера, туда включены несколько детских и юношеских фотографий лидера, но в визуальном нарративе книги всё равно доминируют изображения Хонеккера, максимально соответсвующие его номенклатурному образу. Большинство снимков в ней – это официальные портреты Хонеккера в качестве состоявшегося политика, человека-функции, лишённого возраста, контекста и индивидуальности.


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32679" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/eh-002-scaled.jpg" /></figure>


При этом не следует полагать, что партийные идеологи не вполне понимали значимость визуальной репрезентации лидера. Здесь достаточно вспомнить знаменитое фото из газеты «Новая Германия», на котором престарелый Вальтер Ульбрихт принимает поздравления с днём рождения от однопартийцев в 1971 году. Юбиляр сидит неподвижно в кресле, молодой Хонеккер берет его кисть в рукопожатии. Ульбрихт на снимке вот-вот покинет вершины власти, а Хонеккер займёт его место. Современники сразу заметили скрытый посыл этой фоторафии – снисходительность молодости к неподвижной старости. С этого красноречивого снимка фактически начнётся кампания по дискредитации Ульбрихта, с которой он будет безуспешно бороться вплоть до самой смерти в 1973 году.


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32680" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Abb.-10-ND_Honecker-und-Ulbricht_1.-Juli-1971.jpg" /></figure>


После отставки Хонеккера в 1989 на демонстрациях пользовались популярностью плакаты-коллажи, в которых его канонический портрет был как бы помещён за тюремную решётку. Как показало время, за усилиями карикатуристов стояло не только стремление к десакрализации изображения правителя, но и попытка деконструировать образ человека без контектса и возраста. В течение нескольких оследущих месяцев в газетах стали появляться снимки совсем иного, непривычного немцам Хонеккера – пожилого человека, в одиночестве идущего на свой собственный суд. В дальнейшем его образ мутирует до неузнаваемости. Фото из его личных архивов покажет публике не сухого функционера, а любителя роскошной жизни за стенами элитного посёлка Вандлиц. Образ, в сознании немцев скорее родственный Герману Герингу с его коллекцией ружей, автобомилей и порнографии.


Портрет в Сантьяго


Бывшая партийная элита пыталась сопротивляться этому новому нарративу, транслируя со своей стороны образ Хонеккера как очернённого, но не сломленного под натиском Запада идейного борца. В дело пошли снимки, изображавшие Хонеккера как жертву. К моменту суда он уже давно боролся с раком, и пропагандисты СЕПГ пытались использовать это обстоятельство в своих интересах, но контраст с предыдущей визуальной парадигмой неколебимого лидера вышел настолько разительным, что результат кампании получился обратным.


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32681" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/1924_L.jpg" /></figure>


После прекращения судебного разбирательства и отъезда Хонеккера в Чили оба визуальных нарратива как бы отпали за ненадобностью. На их месте возникла новая изобразительность, одинаково далекая как от обвинительной, так и оправдательной интонации – первую скрипку в ней стала играть ирония и переосмысление. Самым ярким её примером остаётся знаменитый поцелуй генсеков, но примеров, разумеется, гораздо больше. Так остальгия со временем породила популярный ликёр «Месть Эриха».


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32682" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Abb.-14-Honecker-in-Chile-768x509.jpg" /></figure>


Поток новых изображений Хонеккера после его отъезда практически иссяк. На немногих снимках из Чили он предстаёт человеком, нуждающемся в защите от окружающего мира, доживающим свои последние дни пенсионером, сохранившим от былого могущества только специфический вкус в одежде. На этих последних снимках Хонеккер даже не напоминает нацистских преступников, сбежавших после 1945-го года в Южную Америку. Рот плотно закрыт, на фоне – Сантьяго и перспектива близкой смерти. Впервые Хонеккер – просто человек, чьё изображение ничего не значит.

Портрет со стены: изображения политического лидера как визуальная биография

рецензия на фильм «This ain’t California»

рецензия

кино

молодёжные субкультуры

штази

Документальный фильм о противостоянии восточногерманских скейтеров с бетонной культурой штази 80-х «This ain’t California» («Здесь вам не Калифорния!») на самом деле не о коммунистах и не о досках, да и вообще не документальный

Документальный фильм о противостоянии восточногерманских скейтеров с бетонной культурой штази 80-х «This ain’t California» («Здесь вам не Калифорния!») на самом деле не о коммунистах и не о досках, да и вообще не документальный фильм. Это шитое аккуратными белыми нитками мокьюментари с изощренной операторской работой, анимацией, частично снятое на любительскую камеру, а иногда – практически голливудскую. «Бесцельное и возбуждающее» времяпрепровождение – как говорят о нем его главные герои.


Создатели «…не Калифорнии» объявили фильм «документальным», прокатили его по специализированным европейским и американским фестивалям, хотя любой обладающий критическим мышлением зритель легко увидит в нем постановочные кадры. Призрак постправды, уже который год бродящий по американской и европейской культуре, очевидно, играет свою роль и в мире документального кино. Что может, а что не может считаться «правдой» в каноне жанра? Допустимы ли пересъемки, «реконструкции событий» и художественно обоснованные анахронизмы? Существуют ли «альтернативные факты» и если нет, то как же нам читать «В чаще» Акутагавы или смотреть «Расемон» Куросавы по тому же сюжету? Любую историю можно рассказать из множества перспектив – в том числе и с «воображаемой», за которую до сих пор отвечал специфический жанр мокьюментари, псевдодокументалистики.


Сняв игровой фильм по принципам мокьюментари и назвав его документальным, создатели «…не Калифорнии» добились сразу двух целей. Во-первых, они поставили фильм как бы между полок для мира кинопроката, сняв с него ярлык жанра. Во-вторых, им удалось поставить под вопрос саму возможность критического зрительского восприятия. Увидеть в фильме «фальшивку» совсем несложно, многие его фрагменты сделаны по принципу «мы знаем, что вы знаете, что мы знаем, что вы знаете». Документальных героев играют актеры (причем агента штази в отставке с каким-то особенным самодеятельным нажимом), телевизионную хронику ГДР переснимают в современной студии как сатиру, а единственное, что в кадре «настоящее» – безумные трюки на досках. Тем не менее, документальный жанр фильма нигде и никто не отменял.


Во всем этом трудно не увидеть связь с «новой журналистикой», которая еще в начале 70-х учила работе с внутренним конфликтом в любой истории – его следовало вытащить на поверхность и предельно обострить, довести до «литературного кубизма», чтобы продемонстрировать его глубинную правду. В этом смысле «…не Калифорния» устроена схожим образом – не являясь документальным повествованием, она претендует на познание восточногерманской души последних лет развитого социализма.


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32643" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/%D1%81%D0%BA%D0%B5.jpeg" /></figure>


Паническая атака


В центре «…не Калифорнии» – компания подростков с восточного застенка страны. Три друга из Магдебурга катаются на скейтбордах с начальной школы, штурмуют бордюры и перила, делают «олли» при помощи велосипедной камеры и протестуют против всего, что попадается им на глаза, своим полным безразличием к чему-либо, кроме досок и запретной буржуазной культуры.


Один из них, неудавшийся пловец-олимпиец (символическая деталь, плавание – вид спорта, в котором ГДР штамповала чемпионов много лет) возглавляет новоявленную банду на досках. После переезда в Берлин на Александрплатц все зовут его «Паника» – он кумир приезжих девушек из Нижней Саксонии и головная боль и без того затюканных и помятых агентов штази.


В поздние 80-е скейтборд в ГДР набирает обороты, заасфальтированные под копирку площади и забетонированные дворы идеально подходят для практики, по ржавеющим перилам можно катиться вниз, точно как Хонеккер в то время – строго по наклонной.


Новое увлечение архетипических парней вроде Паники объясняется очень просто – в них нет духа соревновательности, которым пронизано все социалистическое общество. Они не хотят переплыть Запад, не хотят перепрыгнуть его с шестом. Они «не готовы» не просто «всегда», они практически и не начинали ни к чему готовиться. И потому их проповедь – «аморальность и скептицизм» так пугает гдровское телевидение.


Зрителю конец известен – стена должна упасть, Восток должен встретить Запад, однако в едином мире для Паники больше нет места. Незадолго до объединения Германии он попадает в тюрьму, затем в начале 2000-х служит в бундесвере в Афганистане, откуда возвращается домой в закрытом гробу. В финале мечты о свободе и независимости мертвы и лежат под крышкой ящика с государственным флагом.


<figure class="wp-block-image"><img class="wp-image-32644" src="https://stg.urokiistorii.nppsatek.com/wp-content/uploads/2017/03/Bild-2.png" /></figure>


Остальгия или туда и обратно


Популярный упрек критиков мнимой «документальности» фильма – его спекуляция на теме Ostalgie – специфически немецкой формы «тоски по лучшему прошлому» в прекрасном, едином и справедливом ГДР к востоку от Берлинской стены. Об Ostalgie стали много говорить и писать в Германии с начала 2000-х – прошло достаточно времени с падения стены, чтобы можно было забыть все плохое и придумать все хорошее. На конец 80-х пришлась молодость тех, кому сейчас между 50-60 годами – самое время подводить итоги, вспоминать молодость, искать точку, после которой «все пошло не так». Это и есть материал, из которого соткано Ostalgie.


Восток в «…не Калифорнии» действительно выглядит чрезвычайно обаятельным, в нем все постигается через большее преодоление – от изготовления доски до следования своим идеалам. Мотив преодоления для достижения успеха – с одной стороны очень спортивный, с другой – глубоко укоренен в морали и этике. Когда команда друзей из ГДР находит приятелей среди западногерманских скейтеров, их дружба и солидарность предшествуют падению стены, как бы подчеркивая – героическое действие возможно лишь в соответствующих обстоятельствах. Когда стену проломят, любить соседа будет уже слишком легко и безопасно.


Но о чем собственно тоскуют герои фильма при помощи уже неоднократно перемолотой культурными критиками ostalgie? Конечно же, они скучают по тому Западу, который был виден с Востока в то время, пока они еще не были едины. Настоящий скейтерский интернационал, настоящее братство и вера в идеалы были возможны пока западные ценности свободы были видны только по каким-то условным знакам из-за стены, по приезжавшим на Александерплатц сорвиголовам из западного мира. Именно эту тоску по «своим в доску», по тому, что когда-то нам было по чему тосковать «Здесь вам не Калифорния» документирует с предельной постсоциалистической четкостью.