Автор: Беттина Грайнер, координатор Берлинского коллоквиума по современной истории
Оригинал: Greiner B. Warten auf das wirkliche Leben // Die Zeit. Geschichte. 2015. Nr. 1. 1945. Auschwitz, Berlin, Hiroshima: Die Welt zwischen Krieg und Frieden. S. 40-47
Перевод: Николай Наумов
По окончании войны в оккупационных зонах оставались миллионы прежних рабочих, угнанных на принудительные работы, военнопленных и заключённых концлагерей. Большей частью их размещали в местах, которые были до ужаса им знакомы: в лагерях.
Город Харен, стоящий на реке Эмс, пребывал 10 сентября 1948 г. в радостном угаре. Бюргеры маленького речного городка, расположенного недалеко от границы с Голландией, праздновали своё освобождение… от поляков, которым они в мае 1945 года были вынуждены оставить свои дома по приказу британского военного командования. Союзники определили, что Харен должен стать лагерем для прежних польских подневольных рабочих и военнопленных. Теперь, три года спустя, проводился благодарственный молебен и крестный ход. Харен вновь принадлежал харенцам:
«Защити наш Харен, Господи,
От новой поляков пропасти»
«Ведь это походит на сказку,
Что из сей мы выбрались встряски»[1]
В мае 1945 года им выделили лишь несколько дней, чтобы очистить свои дома. Мебель, посуда, печи – всё это они должны были оставить. Британские и польские военные сопровождали их «исход» из городка, попасть в который они теперь имели право только по пропуску. Вынужденно размещённые в окрестных округах, они могли наблюдать издалека, как Харен за несколько недель превратился в польский городишко с почти 4000 жителей – с собственным бургомистром, городским советом, гимназией, двумя начальными школами, кино и двумя театрами. И имени даже не осталось: Харен теперь зовётся Мачкув (Maczków), по фамилии Станислава Мачека, командующего первой польской бронетанковой дивизией, которая сражалась на стороне союзников в Эмсланде, где установила оккупационный режим. То, что их городок теперь носил имя польского героя войны, должно было укрепить харенцев в их точке зрения: беспомощные перед лицом «поляков пропасти», они видели в себе невинных жертв такой «встряски».
В Эмсланде, как и в других оккупационных зонах на Западе происходило следующее: ощущение ущемленности помогало немцам абстрагироваться от того, кто и по какой причине нашёл себе кров в их домах. То обстоятельство, что квартиранты пережили заключение в концлагерях и марши смерти, или прошли через принудительный труд и плен, ускользало из виду за неблагожелательными речами о «толпах» и «ордах», которые теперь надо терпеть по приказу оккупационных властей. Таким образом получалось не замечать того, что во время войны около десяти миллионов человек со всей Европы были увезены как подневольные рабочие и военнопленные в Германию или заключены в концлагеря.
В конце войны около семи миллионов из них оказались в трёх западных оккупационных зонах. Союзники поместили их как «перемещённых лиц» (Displaced Persons, сокр. DP) под особую охрану и пытались обеспечить им скорейшее возвращение на родину. Эти лица не оставались добровольно в Германии и не желали быть здесь больше, чем нужно – ещё один аспект, на который немцы закрывали глаза.
Исключением было то, что перемещённых лиц поселили в частные дома. Миллионы из них были расселены по баракам, которыми «Третий рейх» был сплошь покрыт. Это касалось и Эмсланда, где СС и Вермахт до 1945 года обеспечивали работу 15 «эмсляндских лагерей». Также там продолжали использовать концентрационные, штрафные и военные лагеря.
Местные жители уже давно практиковались в том, чтобы не замечать подобного рода места и их обитателей. И после 1945 года можно было продолжать внушать себе, что их совсем ничего не касается, к тому же присутствие перемещённых лиц воспринималось многими немцами как невыносимое требование. Писательница Рут Клюгер, которая устроилась в баварском Штраубинге, после того, как пережила лагеря Терезиенштадт, Аушвитц-Биркенау и Кристианштадт, сформулировала это так: «Нас ненавидели».
Уже осенью 1943 года межсоюзнические рабочие группы занимались вопросом, как поступить с перемещёнными лицами. Главной целью была их репатриация, то есть возвращение на родину. За это была ответственна учреждённая в ноябре того же года Администрация помощи и восстановления Объединённых наций (UNRRA), фактически находившееся в подчинении у военных.
Во время войны перемещённые лица представляли в глазах Высшего штаба союзных экспедиционных сил (SHAEF) в первую очередь военную и логистическую проблему. Была опасность, что они разбредутся по прифронтовым областям и заблокируют маршруты поставок. Ещё раньше планировалось приводить их на сборные пункты для регистрации и обеспечения, чтобы оттуда упорядоченно отвезти на родину.
Военным поначалу приходилось размещать освобождённых в гостиницах, монастырях, школах, больницах или зенитных бункерах. Бывшие казармы неоднократно поменяли своё предназначение. Кроме того, ещё до окончания войны Высший штаб союзников постановил использовать уже существующие лагеря, то есть освобождённые концентрационные лагеря и лагеря принудительного труда. Подумывали даже в этой связи расселить освобождённых узников по соседним местечкам, чьих жителей поселить в лагере.
В принятии такого решения сыграли роль прагматические моменты, что видно из доклада одного из сотрудников Администрации (апрель 1946 г.) о прежнем концлагере Флоссенбюрг: не вдаваясь в то, по какому назначению он прежде использовался, он хвалит «превосходные» кухни и душевые, центральное отопление и подобные вещи. «This should make a fine camp», – подытоживает он – всё же это будет превосходный лагерь. Возможно, как раз подобные рассуждения привели к тому, что в Хайденхайме один из внешних лагерей концлагеря Дахау, устроенный на основе тамошней полицейской школы СС, был преобразован в лагерь для перемещённых лиц. Временами ответственные за решения проявляли чёрный юмор: так, американский военный устроил в декабре 1945 года лагерь для перемещённых евреев в усадьбе Юлиуса Штрайхера, издателя антисемитского памфлета «Der Stürmer».
К концу июня 1945 года было репатриировано 3,2 миллиона перемещённых лиц, к сентябрю – почти 5 миллионов. Без затруднений проходила репатриация голландцев, бельгийцев и французов. Возвращение в южно-европейские страны также проходило без особых сложностей. В течение нескольких недель были закрыты небольшие лагеря, другие сгруппированы. Одновременно основывались новые, например в Фельдафинге, Ландсберге, Фёренвальде. Ведь уже летом 1945 года обнаружилось, что планы SHAEF и UNRRA основывались на неверных предположениях. В частности, не были учтены две вещи: 1) перемещённые лица из Восточной Европы могли отказываться от репатриации; 2) число лиц, нуждающихся в помощи, увеличилось к 1946 году.
К сентябрю 1945 года были возвращены на родину почти 2 миллиона граждан СССР, во многих случаях против своей воли и насильственно. Подобная насильственная репатриация применялась для того, чтобы не подвергать риску возвращение американских и британских солдат из советской зоны. При этом было известно, что многие из принуждённо репатриированных определённо оказались бы в лагерях Гулага или вообще были бы казнены, как в случае с «власовцами», сражавшимися на стороне немцев в составе особого соединения. То же самое касалось пленных красноармейцев: в глазах советского руководства они все были дезертирами.
Другой проблемой был перенос границ, обусловленный войной. Прежние польские и украинские области после 1945 года принадлежали советскому государству, прибалтийские страны, оккупированные немцами на некоторое время, вновь были аннексированы Советским Союзом: СССР потребовал возвращения своих новых граждан. После того, как произошло перемещение польской западной границы, Варшава настаивала на полной репатриации 1,9 миллионов поляков, насчитывавшихся в трёх западных зонах в мае 1945 г. Тем не менее, британцы и американцы отказались в этих случаях от принудительных репатриаций. Особенно после 1946 года они больше считались с антикоммунистическими соображениями, чем с вопросами национальности и этничности.
Отдельной проблемой стало устройство судьбы примерно 250000 перемещённых евреев. Лишь ок. 10 процентов происходили из Германии, остальные же – из Восточной Европы и в большинстве своём прибыли в Германию только по окончании войны. Их приток заметно усилился ещё раз, после того, как в Польше произошли антиеврейские выступления. Они просили западные державы о помощи, чтобы эмигрировать в Палестину, в качестве так называемых infiltrees[2], причём они надеялись в большей степени на американцев: британская политика в Паслестине была чересчур непрозрачной. Поэтому осенью 1947 года более 90 процентов всех перемещённых евреев жило в американской зоне.
В то же время, уже в 1946 году участники сознавали, что репатриация проходит не так, как было запланировано в 1945. Около 1,2 миллиона человек всё ещё находились в Германии. Сборные пункты, задуманные первоначально для временного и краткого пребывания, давно стали постоянными: из переправочных пунктов они стали крепкими учреждениями. В одной лишь американской зоне в конце 1946 года существовало 450 лагерей с 380000 человек.
Другой просчёт союзники допустили ещё до конца войны: они ожидали от освобождённых определённой благодарности и не учитывали, что те, кого немцы на протяжении нескольких лет насиловали, будут полностью готовы сами причинять насилие. Сообщения союзников говорят о попойках, убийствах, грабежах и «толпах мародёров», которые следовали по территориям позади продвигающихся вперёд фронтов в поисках пропитания, ещё целые недели по окончании войны терроризируя такие города, как Ганновер и Шверин. Оккупационные войска вскоре стали говорить об «освободительном кризисе».
Союзные ведомства ещё более укрепились в своей мысли, что перемещённых лиц следует размещать отдельно от немцев. Вопросы безопасности выходили на первый план, и это объясняет, почему упомянутый вначале Харен был выбран как лагерь. Городок окружён с двух сторон рекой, с третьей – болотистой местностью. Его можно было легко охранять. «Англичанам было нелегко держать нас под контролем», вспоминает виолончелистка Анита Ласкер-Валфиш, выжившая в Аушвитц-Биркенау и Берген-Бельзене. «Они желали любой ценой предотвратить акты возмездия и суды Линча».
Ввиду этого, многие перемещённые лица находились не только в лагерях, но и за колючей проволокой и воротами со сторожевыми вышками. Когда майор Ирвинг Хэймонт принял руководство Ландсбергом, лагерем для перемещённых евреев в американской зоне, он был шокирован этим. Он захотел убрать колючую проволоку, отозвать вооружённые патрули, устранить систему пропусков. Но ничего не смог поменять, тем более, после того, как во время выселения немцев из домов в окрестности произошли столкновения и грабежи.
Работавшие при недостатке кадров, испытавшие чрезмерную психическую перегрузку военные и сотрудники UNRRA и благотворительных организаций часто с неприятием относились к необъятному горю. Различные исследования обосновывают даже то заключение, что эта чрезмерная перегрузка была причиной инстинктивного сближения «с хорошо воспитанными, скромными, сговорчивыми, милыми, чистыми и аккуратными немцами» – все эти эпитеты американские солдаты в 1945 году никак не могли соотнести с большинством перемещённых.
То, что освободители воспринимали их как оборванных, грязных и удручённых», естественно, было связано с их пребыванием в лагерях. Хотя SHAEF и UNRRA договаривались о наилучшем, насколько возможно, проживании, всё же многие пункты размещения находились в удручающем состоянии, как например лагерь для перемещённых лиц в Ландсберге, безнадёжно перенаселённый (ок. 6000 человек). Кроме того, состояние здоровья, особенно в случае с выжившими узниками концлагерей, вызывало опасения. В июне 1945 года одну пятую из примерно 55 000 заключённых, освобождённых в концлагере Берген-Бельзен, нужно было обслуживать стационарно. Запасной госпиталь, оборудованный в находящейся поблизости казарме вермахта, превратился в лагерь для перемещённых лиц Бельзен-Хоне. Там так же были трудности с питанием, не хватало одежды. Ещё в конце 1945 года прежние заключённые были вынуждены носить свои полосатые робы. Эрл Дж. Гаррисон, инспектировавший летом 1945 года по поручению МИДа США лагерь для перемещённых евреев, выразился предельно откровенно в своём отчёте президенту: «Мы обращаемся с евреями так, как с ними обращались нацисты с тем отличием, что мы их не уничтожаем».
Это донесение стало причиной того, что условия существования во всех лагерях для перемещённых лиц улучшились; теперь они устраивались по национальному принципу. Наибольшую пользу это принесло перемещённым евреям, так как в их случае национальность определялась религией, а не происхождением: у них были собственные лагеря. Необходимость этого доказали неоднократные столкновения польских евреев с прочими народностями Польши. Так, в начале 1945 года еврейское богослужение в освобождённом концлагере Дахау смогли провести только под защитой вооружённых солдат.
За короткое время все группы перемещённых лиц политически организовались. Иногда после их освобождения проходили лишь часы, как они уже назначали своих представителей в союзном штабе, которые сотрудничали со штатно недоукомплектованными военными управлениями и группами UNRRA. Появлялись постоянные лагерные коммуны с собственным бургомистром, пожарной службой и полицией. Учреждались больницы, печатались газеты, создавались театры, предлагались курсы для повышения квалификации, возникли даже университеты, как например Балтийский университет в Музее истории Гамбурга. В одном только польском лагере для перемещённых лиц Бельзен-Хоне было обвенчано 400 пар и крещено более чем 200 детей, родившихся там. Но несмотря на всё, такая жизнь была временной. Или, как вспоминает Анита Ласкер-Валфиш: «В сущности это был период ожиданий и бесконечных фантазий на тему того, что принесёт нам „настоящая“ жизнь».
Лишь после того, как ООН создала Международную организацию по делам беженцев (IRO), наметилось продвижение с этой стороны. В отличие от UNRRA и вопреки голосам Польши и Советского союза, требовавших полного возвращения своих граждан, эта организация была в праве предлагать перемещённым лицам альтернативу для репатриации: переселение в какую-либо третью страну. Приняв к 1 июля 1947 года попечение ещё о примерно 600000 перемещённых, остававшихся в трёх западных зонах, IRO дала согласие на включение в список на такое переселение ещё 270000 чел. Тем не менее, страны, предлагавшие такую возможность, в том числе США и Великобритания, были заинтересованы прежде всего в молодых, ничем не обременённых и особенно здоровых рабочих. Образование государства Израиль открыло новые перспективы, в первую очередь для перемещённых евреев.
Однако оставались старые и больные, hard core [проблемная группа], как их обозначали в IRO. В июне 1950 года они были переданы в попечение ФРГ, основанной за год до этого. В одной лишь Нижней Саксонии насчитывалось 46000 чел. в 44 лагерях. Более 13 процентов от их числа нуждались в длительном присмотре. Сколь вяло протекала их интергация, демонстрирует то, что предположительно самый последний лагерь перемещённых лиц, который нынче называют «местожительством бесподданных иностранцев», был распущен в Мюнстере только в 1966 году.
Немцы рано развили в себе крайне циничное отношение к перемещённым лицам. Им это удалось тем легче, что они не имели права вступать на территорию лагеря. На практике контакты ограничивались лишь сферой чёрного рынка. Сводки полицейских и журналистских сообщений в округе Целле, а именно в окрестностях лагеря Бельзен-Хоне, отчётливо показывают, насколько сильный отпечаток наложил сохранявшийся образ мышления на то, какими виделись прежние узники концлагерей. В этих сводках «еврейский лагерь Бельзен» фигурирует как «центр чёрного рынка и бартерной торговли». В прессе открыто разглагольствовали о «бандитском гнезде», обитатели которого обогащались за счёт немцев.
Случаи насилия в конце войны также влияли на восприятие местным населением перемещённых лиц. Их размах можно признать относительным, лишь сопоставив его с преступлениями, которые совершили в то время сами немцы. В округе Целле ок. 60 процентов заявленных преступлений против жизни, грабежей и краж были на счету немцев. Однако сообщения о подобных происшествиях давали возможность обвинять перемещённых лиц: ведь, согласно тогдашнему образу мыслей, они заслуженно сидят в лагере. В любом случае, в итоге они как подневольные рабочие и узники концлагерей лишились своего статуса жертвы в глазах многих немцев.
Как можно затушевать предысторию перемещённых лиц, показывает цитата из Рихарда Тюнгеля, тогдашнего главного редактора «Zeit». В 1951 году он осмелился сказать, что «перемещённые лица уехали от нас – то есть немцев – преисполненные полным доверием к нам». Нежелание разобраться в судьбе перемещенных во время войны лиц отбрасывает длинные тени. Нынешний сайт города Харен, к сожалению, не исключение: даже в 2015 году там нет ни слова о принудительном труде, лагерях или угоне на работы. Вместо этого, читатель узнаёт, что харенцам приходилось оставлять свои дома для «выходцев из Польши, которых судьба занесла в немецкий рейх».
[1]Дословно: Господи, защити наш Харен / от новых толп поляков / Звучит как сказка / что кончились эти мучения (прим. переводчика).
[2]Лицо, вступившее в другую страну или на чужую территорию образом, схожим с военным проникновением (прим. переводчика).