10 мая вышел второй роман Гузель Яхиной «Дети мои». Сюжет романа разворачивается в Немецкой коммуне, позже — автономии (АССР НП). Главный герой — учитель словесности, Якоб Иванович Бах, наблюдает становление советской власти и неожиданно для себя становится одним из самых активных устроителей нового мира. Мы поговорили с Гузель о немцах Поволжья, семейных историях, музеях и архивах, а также о том, почему фигура Сталина определила хронотоп будущего романа.
Вы бывали в немецком Поволжье?
Да, для меня Поволжье — родное слово и родные места. Я выросла на Волге и вообще, когда я поняла, что хочется написать роман о поволжских немцах, слово «поволжский» было для меня очень важным, потому что мне, конечно, хотелось написать о Волге тоже. У нас была дача на волжском острове, и могу сказать, что знаю эту реку, как себя. В какой-то мере, наверное, этот роман – мое объяснение в любви к Волге. В первые месяцы не получалось написать так, чтобы нравилось самой. И я отправилась в Саратов, Энгельс и Маркс, где в основном посещала музеи. В Энгельсском краеведческом музее я посмотрела фильм о немцах Поволжья, который долго не могла найти. Это картина 1928 года, у неё несколько названий: рабочие — «Ковёр Стеньки Разина» [по одноименной пьесе Белы Иллеша — УИ] и «На переломе», официальное — «Мартин Вагнер». Фильм снят студией АССР НП «Немкино», занимавшейся съемками кинохроник. Лента длится минут 40, и это единственный игровой фильм этой киностудии. Второстепенные роли и массовку составляют крестьяне — советские немцы, я вдохновлялась их образами, когда писала роман.
В Саратове, как в Марксе и Энгельсе, не осталось практически ничего, очевидно указывающего на немцев Поволжья. Работа с темой продолжается в библиотеках и музеях, но это для тех, кто захочет узнать.
Согласна. Ощущение, что немцы забыты и практически исчезли, было очень явственным, когда я шла по улицам. Особенно в Энгельсе, который когда-то был столицей немецкого Поволжья. Я не работала в библиотеках, только в музеях. Вообще, музеи — для тех, кто знает, о чём нужно помнить. Это, конечно, горько.
Вам удалось побывать в Архиве немцев Поволжья в Энгельсе?
Это не было моей задачей: я хотела рассказать не частную историю, а историю народа. Всё, что я в итоге написала, основывалось не на архивных данных, а на воспоминаниях и мемуарах. Я выбирала доступные источники, которые может найти каждый желающий.
Почему местное население не заинтересовано в сохранении памяти о немцах Поволжья?
Я не имею права судить о тех, кто там живет. Но вы сказали про связь. Действительно, ее практически не ощущается. Протест против забвения помог решить, в каком времени будет происходить действие романа «Дети мои». Я поехала в Поволжье, не имея чёткого понимания, на каком временном периоде остановлюсь. Изначально я хотела сделать историю о депортации и отправить героя — татарского мальчика — на войну. Мне казалось интересным посмотреть на Вторую мировую глазами человека, выросшего в АССР немцев Поволжья. Потом этот мальчик должен был вернуться, не застать своих родных, тех, кто его вырастил, и отправиться на поиски в Казахстан. Изначально большая часть повествования происходила в Казахстане.
В моей голове это был роман о депортации, о жизни на поселении, об отношении советских немцев ко Второй мировой войне. Но, когда я побывала в Поволжье, погрузилась в тему, мне показалось, что этот мир как будто совершенно забыт, он просто похоронен. Чувство несогласия побудило меня перенести романное действие именно в ранние советские годы и рассказать о том, что было до депортации, потому что о том, что было после, написано много книг.
Почему вы остановились на первых десятилетиях XX века, ведь до этого периода была история колонистов, после — перелом и превращение колонистов в советских людей.
Да, повествование начинается в 1916 году. Конечно, главное для меня было — показать ранние советские годы. Это время, перед которым я испытываю трепет. И рассказать о том времени глазами немецких колонистов, да ещё и на Волге — вот это была интереснейшая задача. В самом начале работы над романом я написала достаточно большой фрагмент про колонистскую жизнь: про годовое путешествие первых переселенцев из родных земель, через Кронштадт и Петербург, на Волгу; про разграбление колоний Пугачевым и киргиз-кайсаками… Не скрою, были мысли какой-то подсюжет добавить про освоение Поволжья в восемнадцатом веке и тяготы жизни в степи. Но в итоге решила, что не стоит усложнять текст: ограничилась одним абзацем, когда главный герой Якоб Иванович Бах читает хроники первых переселенцев.
Как вы считаете, советские немцы — это национальный проект Советского Союза?
Да. Вы знаете, у меня в романе есть совершенно четкий ответ на ваш вопрос. Процесс коренизации шел по всему Советскому Союзу, включая разные республики — Украину, родную мне Татарию… Но, действительно, у Немецкой Коммуны, потом — АССР НП была особая роль. Её, как я понимаю, хотели использовать в качестве инструмента борьбы за коммунизм во всём мире. Позже решили сделать «витриной социализма». В какой-то мере, об этом мой роман: о том, как эту витрину выстроили и как она служила социалистической идее. АССР НП, одной из первых, стала территорией сплошной коллективизации, здесь процветали важные советские инициативы — ОСОАВИАХИМ, Союз безбожников, процветала культурная революция, пионерия, комсомол… Эту витрину гордо предъявляли миру и, в первую очередь, Германии.
Как вы считаете, на основании тех мемуаров, с которыми вы познакомились, выходцы из Поволжья мыслят себя немцами или советскими людьми?
В качестве ответа могу привести цитату юриста, поволжского немца, которого звали Якоб Дитц. Он пишет в своем дневнике в конце XIX века: “…мы — вольные жители Волги”. И дальше: “…волжанин — неисправимый рецидивист. Куда бы он ни переехал и где бы он ни жил, он не забывает своей Волги и рано или поздно вернётся к ней”. Эти слова стали для меня откровением: когда прочитала, поняла, что немец-юрист 100 лет назад мыслил словами, которые я могла бы сейчас сказать, например, о своей любимой Волге.
Поэтому мой ответ такой: многие ощущали себя волжанами. Это было до Революции 1917 года. Что было после — об этом должны рассказывать сами поволжские немцы и их потомки. В романе «Дети мои» я попыталась порассуждать о ментальности поволжских немцев (мне показалось, что я имею на это право): в тех историографических заметках, которые создает главный герой Якоб Иванович Бах, я описала свои наблюдения.
С чем вы связываете отсутствие темы немцев Поволжья в современном историческом контексте?
Я думаю, постепенно тема начнёт выходить на свет. Не так давно появился прекрасный фильм «Милый Ханс, дорогой Петр» (2015) Александра Миндадзе (правда, он не о советских немцах, а о немецких специалистах, работавших по контракту в Советском Союзе). Только что вышел роман Сергея Лебедева «Гусь Фриц».
Какие мемуары, дневники или записи немцев Поволжья вы бы посоветовали прочитать?
Давайте я назову не мемуары, а важный научный труд: это книга Аркадия Адольфовича Германа «Немецкая автономия на Волге 1918-1941 гг.». Что же касается художественных книг, большее влияние на меня произвели следующие вещи: роман Эрики Мюллер-Хенниг «На степной стороне», написанный по следам Революции [на русском не издавался — УИ]. Это очень забавный документ, именно эту книгу рекомендовали к чтению в фашистской Германии, потому что в ней жизнь в советской России была представлена просто ужасной… Следующий важный автобиографический роман «Волго-немецкая судьба» Анны Янеке. Эта книга для меня особенно дорога, я подсмотрела у автора несколько сцен, которые помогли написать фрагменты романа. Вдобавок я бы назвала Иеронимуса — это псевдоним Йозефа Крушинского, исторический роман называется «Стефан Хайндль» и посвящен первым немецким переселенцам. И, наверное, произведения Фердинанда фон Вальберга, прежде всего его авторские сказки, а также роман «Лайли Зультанех».
Почему на страницах романа появляются Ленин и Сталин?
Я долго искала ключ к роману. Всё, что писала, мне не нравилось, потому что повторяло «Зулейху». Сама собой написалась линия Сталина, размышляющего о немецкой республике. И вдруг я поняла, что эта линия хороша и это «то», что отличало новый текст. Уже оттолкнувшись от этой линии, я выстроила основной сюжет. А когда закончила основной сюжет, увидела, что в линиях Баха и Сталина цементом является тема страха.
Главный герой движется через преодоление многочисленных страхов — страха потери любимой женщины, страха за плоды своего труда, за любимую дочь. В случае со Сталиным всё ровно наоборот — его линия зеркально отражает развитие главного героя: от отсутствия страха, некоего куража, взлета — до гибели — вследствие собственного страха и паранойи.
Почему вы приняли решение говорить в романе о Сталине в третьем лице?
Мне казалось излишним его называть. Знающий читатель сразу понимает, что это за «он», что это за «гость», который в определенный момент — и этот момент можно точно отследить — превращается в «Вождя».
В вашей школьной программе была тема депортаций?
Мне невероятно повезло. Я училась в математической школе, где преподавали лучшие педагоги Казани. Историю нам преподавал фантастический человек, его звали Владимир Владимирович Ленский. В 1990-е мне казалось, что учителя делают то, что им хочется. Учебники мы не носили: они пылились на полках, а мы занимались по тем материалам, которые приносили учителя. И наш историк приносил то, чем он горел: ранним советским временем. Поэтому у нас были уроки, то полностью посвященные чтению мемуаров или обсуждению архивных документов, то в виде дискуссий на заданную тему или «судов» над историческими личностями. Мы были просто в авангарде: мы знали, о чём говорят наши родители на кухне. Да уже и не на кухне: везде говорили.
Была ли у вас книга, которая очаровывала в плане языка и стиля во время работы над вторым романом?
Да, это сказки и легенды, записанные братьями Гримм. Естественно, я хотела ориентироваться на оригиналы сказок, на германский эпос и мифологию.
Назовите три книги, которые повлияли на вас.
Я назову не книги, а кинофильмы. Это «Андрей Рублев» Андрея Тарковского, «Фауст» Александра Сокурова, «Трудно быть Богом» Алексея Германа.
Фоторедактор: Мария Рожкова