Никулин Н.Н. Воспоминания о войне. СПб., 2008. – 244 с.
Изданная в 2008-м году небольшим тиражом в издательстве государственного Эрмитажа книга искусствоведа Николая Николаевича Никулина «Воспоминания о войне» – важное событие для формирования культурной памяти об Отечественной войне. Николай Никулин писал свои воспоминания в течение многих лет, исправлял, дополнял. За полтора года до смерти автора «Воспоминания о войне» впервые были изданы в полной редакции.
Книга включает в себя мемуары (1970-е гг.), дневниковые записи из госпиталя (43-й год), несколько десятков литературно обработанных новелл (70-е), записанные впечатления более позднего времени – встречи ветеранов, поездка в Германию (80-90-е гг.), наконец, краткое послесловие уже к публикации в 2008-м году. Жанровое разнообразие во многом определяет содержание книги. Постоянно меняя «степень приближения» к описываемым событиям, временную дистанцию, Никулин говорит не только о самой войне, но и о том, как её помнят – об истории и памяти – личной и общественной.
О книге Никулина и её месте в ряду других художественных произведений и мемуаров, современном состоянии памяти о войне и общественной дискуссии об этой памяти – рассуждает историк, руководитель просветительских проектов международного «Мемориала» Ирина Щербакова.
Как бы вы охарактеризовали первые послевоенные десятилетия с точки зрения формирования «образа» этой войны? Какой была память о ней?
И.Щ.: Первые десятилетия после войны главным источником была близкая к воспоминаниям, фактически авторизованная проза, которая представляла собой – в лучших проявлениях – личный опыт, переработанный в художественной форме.
Первая книжка такого рода, которая произвела на читателей и на фронтовиков большое впечатление – это очерки «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, опубликованные в 1946-м. А с середины 50-х – начала 60-х в литературу пришло так называемое, «лейтенантское поколение», люди, которые уже успели получить какое-то образование после войны, закончили университеты, тот же московский Литинститут, – словом, занять какое-то место в жизни. И вместе с тем, они остро чувствовали потребность рассказать про свой опыт войны.
Конечно же, для них наиболее естественным был путь литературного, художественного освоения пережитого. И, понятно, почему выбирался именно такой жанр. Они ещё были молоды – им нужно было «жить», а не мемуары писать. А художественная проза допускает бóльшую свободу в выборе темы, в ней возможны собирательные образы, выдуманные герои, разного рода умолчания и т.д..
Никулин начал писать в 70-е годы, несколько позднее. Эта потребность, вероятно, возникла еще и потому, что у него явно вызывало неприятие то, что происходило в брежневскую эпоху с памятью о войне. Именно в это время власть пытается поменять войну на победу. А Никулину важно сказать: сначала была война, и очень страшная война, такая страшная и тяжелая, что эту победу невозможно превращать в формализованный помпезный праздник.
В 70-е годы сложился клишеобразный образ войны: мирная, прекрасная жизнь, которая внезапно нарушается вероломным нападением фашистской Германии, а потом на экранах и в книгах появляются прекрасные юноши и девушки, которые, не «погибают», а так сказать «отдают свои жизни».
В те годы сформировалась, например, своеобразная «модель» военных фильмов, которые создавали романтизированный, приглаженный образ войны. Но и в это время были другие авторы и режиссеры, которые не могли с этим примириться, которые продолжали (несмотря на цензурные препятствия) создавать совсем другое кино про войну, и другую литературу (достаточно назвать имена Василя Быкова, Вячеслава Кондратьева, Виктора Астафьева, Григория Бакланова, Алексея Германа , Ларисы Шепитько и др.)
Что же касается дневникового жанра, то фронтовые дневники – вещь редкая, в том числе и потому, что на передовой не было никакой возможности делать какие-то записи. Да и у немногих была такая потребность. Никулин пишет свои дневниковые заметки в 43-м году, в госпитале, и, впоследствии, включает их в своё повествование. Возможная альтернатива дневнику – сохранившиеся реальные письма с фронта. Однако, они нечасто бывают по-настоящему глубокими и откровенными, для таких писем во фронтовых обстоятельств нет условий, к тому же мы хорошо знаем, какой цензуре они подвергались. Достаточно вспомнить случай Солженицына, (арестованного за откровенную переписку с фронтовым другом), чтобы понять, с какими трудностями, внутренними и внешними, сталкивался человек, если ему хотелось описывать для себя и других то, что он видит на фронте. В книге Никулина писем военного времени нет. Но идея «послания», важного сообщения для читателя-адресата, в ней, несомненно присутствует.
«Воспоминания о войне», с.236: «В целом эти записки – дитя оттепели шестидесятых годов, когда броня, стискивавшая наши души, стала давать первые трещины. Эти записки были робким выражением мыслей и чувств, долго накапливавшихся в моём сознании. Написанные не для читателя, а для себя, они были некоей внутренней эмиграцией, протестом против господствовавшего тогда и сохранившегося теперь ура-патриотического изображения войны. <…> Сейчас бы я написал эти мемуары совершенно иначе, ничем не сдерживая себя, безжалостней и правдивей, то есть так, как было на самом деле. В 1975-м году страх смягчал моё перо. Воспитанный советской военной дисциплиной, которая за каждое лишнее слово карала незамедлительно, безжалостно и сурово, я сознательно и несознательно ограничивал себя. Так, наверное, всегда бывало в прошлом. Сразу после войн правду писать было нельзя, потом она забывалась, и участники сражений уходили в небытие. Оставалась одна романтика, и новые поколения начинали всё с начала…».
Никулин много говорит о тех сложностях, с которыми связаны любые попытки рассказать «правду» о войне. Пока война продолжается, или во время небольшого затишья, о войне почти не говорят – в этом нет никакой необходимости – она и так окружает всех и каждого. Говорят о «трёх лейтмотивах армейской жизни»: смерти, жратве и сексе (Никулин, с.153). Но и когда война закончилась, победа не принесла желанного успокоения – говорить о «том, что было пережито» даже с родными и близкими почти невозможно: «не поймут». Есть что-то общее, некий общий опыт пережитого – его, опять-таки, нет необходимости проговаривать – а всё остальное – слишком трудно, слишком ужасно, даже для того, чтобы просто рассказать об этом.
Да, очень немногим удавалось преодолеть в себе последствия этой войны. Хоть как-то осмыслить свой опыт. Большинство людей так и жили с этими травмами, спивались, ломались, погибали от ран не только физических, но и душевных. Приспосабливались к новой жизни ценой больших компромиссов, примиряясь с ложью и несправедливостью мирной жизни, испытывая больший страх в кабинетах начальства, чем когда-то на передовой. Как писал Бродский в стихотворении « На смерть Жукова» – «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою»…
Поэтому и военный опыт, в том числе и мемуарный, при огромном его количестве, при всех собранных за эти годы разного рода воспоминаниях, свидетельствах, тоже очень «обрезанный», зацензурированный. Да, что-то можно было высказать «в художественной форме», но опубликовать мемуары, такого рода как никулинские, шансов не было.
Так что сам факт их написания в те годы, и факт их сегодняшней публикации очень важен. Никулин – человек, безусловно, осмысливший свой военный опыт. Доказательство этого – его дальнейшая жизнь, показавшая, что он не сломался, справился с прошлым – во многом потому, что и во время войны смог сохранить в себе человеческие черты и способность к рефлексии.
«Воспоминания о войне», с.54: «Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит и стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» – хватай жирный кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости. Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрёл абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло моё возрождение в новом качестве. <…> Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в тёмной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это был как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонёк надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти. <…> После Погостья я обрёл инстинктивную способность держаться подальше от подлостей <…> а, главное, от активного участия в жизни, от командных постов, от необходимости принимать жизненные решения – для себя и в особенности за других».
Мне кажется важным упомянуть ещё три темы, которым Никулин уделяет много места в книге.
– это образы полководцев, сталинских генералов и маршалов;
– «заграничный» поход, наступательная кампания советской армии в конце войны,
– тема ветеранов и современного состояния памяти о войне.
Главное, что можно сказать об этих трёх темах применительно к «современности» – они до сих пор недостаточно отрефлексированы, они требуют дополнительного, более пристального взгляда. И, по-моему, не случайно, что Никулин так фокусируется именно на них.
В книге есть две сцены с участием Жукова, и в обеих он жесток и страшен. В этом отношении Никулин близок писателю Виктору Астафьеву1. Ведь война велась жестокими и беспощадными методами, а бездарные приказы командования в начале войны привели к гигантским бессмысленным потерям. Но потом маршалы, для которых жизнь солдата не стоила ничего, сели писать мемуары и рассказывать о том, как они «выиграли» войну.
Что же касается темы, такой больной, как проявления массовой жестокости Красной Армии, например, в Восточной Пруссии, то у нас об этом по-прежнему мало пишут, это вытесняется из мифологизированного образа войны, а для Никулина это очень важная тема.
Конечно, жестокость солдат советской армии в Германии и на подступах к ней имела множество причин. И для многих увиденное оказалось шоком и не все об этом молчали. Например, будущий диссидент и литератор Лев Копелев был в конце войны арестован и осужден в именно за то, что протестовал против происходящего и писал донесения начальству об увиденном в эти месяцы в Восточной Пруссии. Он подробно пишет об этом в воспоминаниях (в книге «Хранить вечно», впервые изданной в 1975-м году).
Но для этой жестокости были свои причины, не оправдания, а именно причины. Во-первых: советские солдаты воевали в тяжелейших условиях, плохо накормленные плохо обмундированные (и часто вплоть до конца войны), а в начале и плохо вооруженные. Как кормили, как одевали – это Никулин очень подробно описывает, это тоже очень важная часть армейского быта. В советской армии отпуск для рядового – чудо, случайность, разве что по ранению (повесть В. Кондратьева так и называется «Отпуск по ранению»2). И обращение с собственными солдатами было жестоким, безжалостным.
Важно также понимать, что к концу войны это была совсем не та армия, которая была в 41-м. Во-первых, в ней был определенный процент уголовного элемента (а ведь часто достаточно одного человека, который приносит насилие – и замешанными оказываются уже все). Элементы гулаговского мира, который сложился в конце 30-х годов, эти люди принесли с собой в армию. Во-вторых, кроме бывших уголовников в армию были призваны «подростки войны», молодежь из тыла. А в тылу жизнь была очень тяжела – люди жили по жестоким указам военного времени, почти повсеместно царил страшный голод, работали по 12–14 часов на оборонных заводах. И бывшие подростки, призывавшиеся с освобожденных от немецкой оккупации территорий, только что пережили кошмар этой оккупации, когда многие люди представали перед ними в зверином обличии. Воровство и грабеж стали для них способом выживания.
Но и пережитые тяжелейшие испытания, и жестокость карателей в Белоруссии, и массовый угон в Германию, и убийства на их глазах мирных жителей, прежде всего евреев – всё это, повторюсь, только частичное объяснение, но никак не оправдание для последующей волны насилия против мирного населения (и часто не только Германии, но и других освобожденных стран).
«Воспоминания о войне», с.161: «Войска тем временем перешли границу Германии. Теперь война повернулась ко мне ещё одной неожиданной стороной. Казалось, всё испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было ещё нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию Рейха, в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.
– Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! и так далее <…> пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали… Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух <…> Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне».
Рассказать об этом было невозможно, самому себе признаться в этом было тяжело, поэтому и повторялась расхожая формула «война всё спишет». Но я уверена, что всё это потом отражалось и на семьях, и на отношениях с детьми, с жёнами.
«Опыт войны» – вещь чрезвычайно сложная. Живых свидетелей, участников, людей «воевавших» в настоящий момент уже почти не осталось. Ушли те люди, к которым можно было бы апеллировать. Мы всё время слышим слово «ветераны», «это оскорбит наших ветеранов», а если просто посчитать, самым приблизительным образом: последний призывной год для тех, кто успел принять участие в боевых действиях был фактически 27-й, а те, кто были 1924-го рождения призывались в 42-м. Это значит, что людям, которые начали войну, (самым юным из них) сейчас должно быть никак не меньше 87-88 лет. Их сейчас в живых остались единицы. И получилось в какой-то степени, что те, кто потом заняли их места, места этих ушедших фронтовиков, узурпировали память о войне.
«Воспоминания о войне», с.151: «Те, кто в тылу <…> останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организации ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами, и будут рассказывать как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой мало что знают, в романтическом ореоле. <…> И то, что война – ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдёт на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку».
Да, сегодня большинства настоящих фронтовиков давно уже нет в живых, поэтому замечательно, что появилась книга Никулина – это прямой ответ тем, кто сейчас диктует обществу, как надо думать и говорить о войне.
Война была тотальной, в нее были вовлечены миллионы людей, в самых разных местах, от госпиталей до заводов, где работали женщины, дети, подростки, до миллионов участников боевых действий. И никто не имеет права говорить «за всех», потому что это была народная война. Пусть люди ушли, но их свидетельства остались. Победа добыта такой страшной ценой – и что же теперь, отдать её тем, кто собирается объяснять нам, как её правильно «понимать»?
«Воспоминания о войне», с.210-211: «Наблюдая ветеранов своей части, а также и всех других, с кем приходилось сталкиваться, я обнаружил, что большинство из них чрезвычайно консервативны. Тому несколько причин. Во-первых, живы остались в основном тыловики и офицеры, не те, кого посылали в атаку, а те, кто посылал. И политработники. Последние – сталинисты по сути и по воспитанию. Они воспринять войну объективно просто не в состоянии. Тупость, усиленная склерозом, стала непробиваемой. Те же, кто о чём-то думают и переживают произошедшее (и таких немало), навсегда травмированы страхом, не болтают лишнего и помалкивают. Я и в себе обнаруживаю тот же неистребимый страх. В голове моей работает автоматический ограничитель, не позволяющий выходить за определённые рамки. И строки эти пишутся с привычным тайным страхом: будет мне за них худо!»
И хотя люди ушли, но глубокая травма по-прежнему существует, она никуда не делась, но никто не хочет вспоминать о ней. Память заменяется пустыми символами, вроде пресловутой георгиевской ленточки. Почему она должна стать символом для таких людей, как Никулин? Какое эта георгиевская ленточка имеет отношение к нему, к пехоте, лежащей до сих пор в Мясном Бору, как это описывает Никулин, (ведь его часть пыталась прорвать кольцо, которым была окружена трагически погибшая 2-ая Ударная армия). Что им эта георгиевская ленточка? Всех бы торжественно захоронить, забытых и брошенных, канувших в небытье, – вот это была бы память.
«Воспоминания о войне», с.228: «Равнодушие к памяти погибших – результат общего озверения нации. Политические аресты многих лет, лагеря, коллективизация, голод уничтожили не только миллионы людей, но и убили веру в добро, справедливость и милосердие. Жестокость к своему народу на войне, миллионные жертвы, с лёгкостью принесённые на полях сражений, – явления того же порядка. <…> Война, которая велась методами концлагерей и коллективизации, не способствовала развитию человечности. Солдатские жизни ни во что не ставились. <…> Главное – воскресить у людей память и уважение к погибшим. Эта задача связана не только с войной, а с гораздо более важными проблемами – возрождением нравственности, морали, борьбой с жестокостью и чёрствостью, подлостью и бездушием, затопившими и захватившими нас. <…> Ведь затаптывание костей не полях сражения – это то же, что и лагеря, коллективизация, дедовщина в современной армии. <…> Никакие памятники и мемориалы не способны передать грандиозность военных потерь, по-настоящему увековечить мириады бессмысленных жертв. Лучшая память им – правда о войне, правдивый рассказ о происходившем, раскрытие архивов».
Сергей Бондаренко
1 «Когда много лет спустя после войны я открыл роскошно изданную книгу воспоминаний маршала Жукова с посвящением советскому солдату, чуть со стула не упал: воистину свет не видел более циничного и бесстыдного лицемерия, потому как никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как он, маршал Жуков!». (Виктор Астафьев. Веселый солдат, СПб., 1999., с.35)
2 В. Кондратьев. Привет с фронта. Повести и рассказы. М., 1995.
Дополнительные материалы
- Полный текст книги
- К.М. Александров. Памяти Н.Н. Никулина.
- Несколько рецензий и отзывов на книгу в «Живом Журнале» здесь и здесь.
- 86-летний пользователь «Живого Журнала» комментирует книгу, опираясь, в том числе, на свой личный опыт