Автор: Сергей Предко г. Киров
Научный руководитель: Л. И. Змеева
Я родился в стране под названием СССР. Она включала в себя 15 союзных республик, которые я уже не заучивал наизусть, а мама моя знает их и сейчас, как «Отче наш». Страны этой нет. Но она была, и у людей, рожденных в большой стране, в империи, сохраняется ностальгическое имперское сознание: «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, человек проходит как хозяин необъятной Родины своей».
Мама моя, рожденная в вятском селе, получившая профессию «учитель английского языка», жила в убеждении, что она живет в самом справедливо устроенном обществе. Это убеждение в силе и красоте советского строя держалось долго и закреплялось еще и потому, что впервые она увидела не первый мир, а «третий» – Африку, Афганистан.
Закончив институт в 1969 году, она стала преподавать английский язык в селе, затем работала в Кирове, но квартиры у нее не было и надежд на это тоже. Чтобы построить кооперативную квартиру, требовались деньги. Один из способов их достать – поработать за границей.
Чтобы попасть за границу (мечта многих специалистов), надо было:
1) быть членом партии;
2) не иметь семьи;
3) знать иностранный язык.
К 1976 году статус мамы – партийный, личный и профессиональный – был именно таков.
В 1976 году она впервые выезжает за границу, в Африку. Мотив «посмотреть мир» был также немаловажен: культурный аспект как-то приукрашивал прагматическую цель. Кроме того, миссионерская по характеру работа давала ощущение избранничества: быть носителем культуры своей страны представлялось делом почетным и престижным. Работа в Сомали и Афганистане для нее – самые яркие страницы в жизни. Это связано еще и с личной жизнью мамы. Записывая ее воспоминания, я пользовался принципом: «здесь не убавить, не прибавить». Себе же позволю лишь комментировать отдельные моменты воспоминаний. Объяснения, иногда прямо буквальные, я находил у Григория Померанца: почему модернизация по-советски не получилась в Афганистане, почему подтягивание до своего уровня не эффективно для той и другой стороны. Идеализм моей мамы, выразившийся в формуле «помощь слаборазвитым странам – интернациональный долг СССР», был искренним. Она и сейчас не может признать, что его использовали для решения задач, далеких от миссионерских.
«Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» – такого энтузиазма в 70-е годы ХХ века, конечно, не было. Но советский строй, сам рожденный Большой Утопией, по-прежнему расширял эту Утопию за пределы страны. (Страна-империя была привычна к подобному насилию во благо. О том, что жители этой страны были носителями имперского сознания, говорит тот факт, что только один человек публично выступил против ввода войск в Афганистан, где уже работала моя мама, – А. Д. Сахаров. Один!)
Способны ли носители советских мифов освобождаться от них? Наверное, да. Трудно представить, что ситуация, возникшая на I Съезде народных депутатов СССР с Сахаровым, которого «захлопывали» и «затопывали», могла бы повториться в 2001 году. С Афганистаном и Сахаровым – нет, а с Чечней? Значит, расставание с мифами имеет принцип «воронки»: сначала широкое горлышко, то есть большая мифология, а потом узкое, то есть остаточная мифология, проросшая в ствол мозга, и только другое поколение родится свободным?
Сомалийский опыт: не ходите в люди
Первый заграничный опыт был у мамы в 1976–1977 годах в Сомали.
«В Сомали наши выстроили военную академию для обучения владением советским оружием местных военных. Основные преподаватели – это наши военные, но они читали лекции на русском языке; местные кадры не знали его, поэтому пригласили преподавателей английского языка русскоязычных, чтобы слушателей обучить русскому. Обучить английскому советских полковников и подполковников, 40-, 50-летних мужчин, видимо, было труднее. Пришлось изучать военную терминологию. Курсы русского языка длились несколько месяцев, потом наши слушатели переходили к военным. Разбиты учебные группы были по-армейски: взводы зенитчиков, танкистов и т. д. Занятия с 7-00 до 13-00. Отдых. Вечером консультации для слушателей. У слушателей была форма: шорты, рубашки, ботинки. Очень им нравилось отдавать рапорт, пристукивая ботинками, акцентируя притопы. В обязанности преподавателя входила и идеологическая работа: обязательные политинформации (на русском с элементами английского) о том, что происходит в нашей стране, о заводах, фабриках. Это были дети природы: непосредственные, малообразованные, наивные. Они были счастливы учиться у белых.
Жизнь их была довольно бедной материально и духовно. Распространены болезни: язвы, черная оспа, проказа. После работы со слушателями протирали руки спиртом. Не ели их лепешки: разломив ее, можно было встретить что угодно. Жили военным городком автономно: клуб, баня, магазин. Общения с иностранцами (итальянцами, французами) не было: военные запрещали.
Жила в двухкомнатной квартире вдвоем с начальником цикла русского языка. Учителя русского были из Волгограда, Чебоксар, Москвы. „Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин“, – цитировали часто».
Однако всё неожиданно кончилось. Сомалийцы разорвали договор с СССР о мире и сотрудничестве, начав военные действия с Эфиопией и объясняя это тем, «что друзья наших врагов – наши враги».
И вмиг выросла враждебность, отчужденность. Еще летом Сиад Барре, президент Сомали, выступал перед преподавателями Академии и благодарил их. А в октябре 1977 года любовь кончилась. Выехали из Могадишо под охраной военных из Министерства обороны до аэропорта. Военные рассуждали: «теряем важный порт на Индийском океане». Вот такие были 70-е годы для Африки и России. Традиционные общества Африки искали пути модернизации своих обществ и в своих поисках глядели в основном на западные страны, но кое-кто и на СССР. Их мы называли странами социалистической ориентации. Это Ангола, Эфиопия, Мозамбик. В разные годы – разные списки. Но все наши усилия научить их жить по-нашему кончались плачевно. «Трайбализм» – межплеменные отношения, племенные ценности и идеалы – срывал все усилия по «подтягиванию» их до нашего уровня.
Те политинформации, что проводила мама, «раскачивали» традиционные представления, и возврат к ним сомалийцев для наших военных и миссионеров (русисток) оказался неожиданным и воспринимался болезненно. По возвращении в Москву были получены деньги, оговоренные контрактом, но «сомалийский опыт» казался случайным, не типичным: неблагодарная страна. Документы мамы были переданы из Министерства обороны в Министерство просвещения, и мама снова оказалась в резерве специалистов, работающих в других странах, где знают английский и нуждаются в русской помощи. Нуждаются в помощи – считала мама.
Афганистан глазами советского миссионера: люди, нравы, отношения
«В конце июля 1979 года я была командирована в распоряжение Министерства просвещения СССР для работы за рубежом. Первоначально планировалось, что я поеду преподавать русский язык в Индию, в Дели, но за несколько дней всё изменилось. Пришло сообщение из Министерства просвещения о том, что я должна поехать в Афганистан. Долго не сомневаясь, решила поехать.
В то время была молода, энергична и решила, что если я нужнее в Афганистане, то поеду туда. Я ведь была активным членом Коммунистической партии и все решения, принимаемые там, в Москве, принимала как единственные и правильные.
После победы Апрельской революции 1978 года наша страна первой признала Демократическую Республику Афганистан. Я знала, что это страна почти безграмотная. Большинство родителей не могли посылать детей в школу. Даже маленькие дети помогали родителям в поле и дома. До революции около 20% детей посещали школу. После Апрельской (Саурской) революции центральный комитет НДПА поставил задачу всеобщего, начального, обязательного и бесплатного образования для всех детей школьного возраста. 90% афганских учителей не имели педагогического образования.
Я считала, что я могу оказать помощь в решении этой задачи, кроме того, страна была интересна своей историей, нравами, обычаями. Интересно было из двадцатого века очутиться в четырнадцатом. И всё мне хотелось увидеть воочию.
В Кабул я прилетела в конце июля 1979 года. Город встретил меня необыкновенной жарой. Когда вышла из самолета, казалось, что попала в жаркую сауну. Встретили меня представители Министерства просвещения и повезли на микроавтобусе в микрорайон, где я прожила пятьдесят месяцев (десять месяцев работала, на два улетала в Союз).
Одна из достопримечательностей афганской столицы – жилые кварталы в юго-восточной части города, так называемый Старый и Новый микрорайоны. Тут вы видите благоустроенные крупноблочные пятиэтажные жилые дома со строгой планировкой кварталов, с торговыми центрами, типовыми школами, клубом, есть даже плавательный бассейн.
Поселили меня в комнате двухкомнатной квартиры. Соседкой была преподаватель русского языка с Украины Надежда Пугач, которая уже год проработала там. Квартира ничем не отличалась от квартир наших типичных пятиэтажных домов. Странно казалось то, что в подъезде стояла охрана – афганский солдат с автоматом, так как в одной из квартир жил высокопоставленный афганский чиновник. Помимо советских специалистов, там жили и афганцы.
Я очень хорошо помню мой первый день. Допоздна разговаривала с Надеждой о жизни в Кабуле, особенностях работы в афганской школе. После перелета и волнений я быстро заснула в своей комнате, но среди ночи меня разбудили топот ног на втором этаже, громкие голоса и грохот кастрюль. Оказалось, что я приехала в Кабул в священный месяц Рамадан, который афганцы свято чтут.
От обилия впечатлений я совершенно забыла о Рамадане, в страхе пролежала несколько минут, затем побежала к соседке по квартире узнать, что там случилось. Она меня успокоила, сказав, что это продлится еще несколько ночей, так как Рамадан подходит к концу. Мы, преподаватели, с уважением относились к обычаям афганцев. В дни поста мы никогда не пили и не ели на глазах у местного населения. Многие советские специалисты жили в этом микрорайоне, в домах, где проживали афганцы. Журналисты жили на виллах. Посольские работники – в посольстве. В микрорайоне был магазин для советских специалистов, куда завозились продукты из СССР, которые выдавались в ограниченных количествах (определенное количество сахара, масла, крупы и водки, которую в шутку называли «норма»). В микрорайоне были клуб, библиотека, в клубе показывали советские фильмы, проходили концерты с участием звезд советской эстрады. В Кабул неоднократно приезжали И. Кобзон, Л. Лещенко, Э. Пьеха, И. Алферова и другие. До обострения ситуации в этот клуб приходили и афганцы. Позднее клуб стал охраняться афганскими солдатами и в клуб допускались только советские специалисты. Все современные фильмы и концерты на чужбине воспринимались с особой остротой. Особенно нравились песни о Родине, о родном доме. В нашей группе (группе преподавателей) был даже свой гимн. Он начинался со слов:
Домой, нам хочется домой,
И это чувство не скрываем…
После фильмов и концертов не расходились сразу по домам, а стояли группами, делились впечатлениями, новостями из Союза и разными слухами.
Через два дня после приезда в Кабул я поехала на работу в лицей «Революции». Лицей находится в центре Кабула, далеко от дома, по дороге я жадно смотрела на улицы города. Поражало значительное количество транспорта, а также повозки с осликами.
Все афганские грузовики и автобусы необычайно разрисованы и разукрашены. Впереди у грузовика разноцветная металлическая чеканка, внизу – гирлянды из цепей с фигурными наконечниками, сверху – узорчатый орнамент, как у царской короны. С боков тоже чеканка, похожая на кольчугу древних воинов, и множество всяких рисунков, узоров. Не грузовики, а целые картинные галереи. В этих грузовиках могут перевозить одновременно и людей, и, например, корову.
Пестрота и разнообразие одежды. Люди одеты и в современные одежды, и в национальные костюмы. Поражали женщины, одетые в паранджи разного цвета. Они напоминают продолговатые «мешки», движущиеся по тротуарам. Синяя или коричневая ткань плиссе. Ног не видно. Там, где предположительно должны быть глаза, – темная сеточка (чашмбанд), основное окно в ходячем домике афганки. Нередко в середине мешка что-то шевелится и попискивает – это ребенок.
Национальная летняя одежда для мужчин состоит из широкой длинной рубахи с разрезами на боках. Некоторые рубахи имеют замысловатый рисунок, вышитый шелком. Штаны такого же цвета, что и рубаха, но невероятно широкие. Для жаркого лета эта одежда очень удобна, легка, в ней не жарко, тело свободно дышит. У меня до сих пор хранится такой костюм для мальчика, подаренный моему сыну. Жена нашего водителя сама сшила и вышила этот костюм. И бархатный жилетик она украсила маленькими зеркальцами. На голове афганцы носят чалму – несколько метров легкой ткани, затейливо накрученной вокруг тюбетейки, или некоторые носят круглые шапочки.
Зимой поверх одежды многие афганцы носят накидки, это могут быть специальные накидки, шали или простые байковые одеяла, одним концом перекинутые через левое плечо.
Обувь тоже очень разнообразна: от национальных башмаков с загнутыми носками до современных ботинок и изящных туфелек на высоком каблуке. Даже в холод можно было встретить людей в резиновых сапожках, то есть люди одеты в зависимости от достатка, в целом очень бедно.
Афганская кухня очень богата и разнообразна. Употребляют много специй и приправ. Основные ее продукты – рис, мясо, зелень и фрукты. Особенно популярны кебабы и плов, который готовится по самым различным рецептам и насчитывает десятки названий. Афганцы очень любят мясо, особенно баранину, о чем говорит известная пуштунская пословица: „Лучше сожженное мясо, чем самые хорошие бобы!“ Однако пища подавляющего большинства населения очень скромна: не все и не всегда имеют возможность есть мясо и рис, часто ограничиваясь лишь лепешкой кукурузного или пшеничного хлеба и чаем. Люди среднего достатка принимают пищу два раза в день – в полдень и вечером. На завтрак они, как правило, выпивают чашку чая с маленьким куском хлеба.
Чай очень популярен. В любой свободный момент афганцы пьют чай. Чай пьют везде: в офисе, на улице, в дукане. Каждый раз, когда я приезжала на курсы русского языка к моим слушателям – министру общественных работ Мухаммеду Назару или президенту трафика (ГАИ) Али Ахмадьяру, их служащие приносили поднос, на котором были чай, сахар и печенье. Али Ахмадьяр любил шутить и каждый раз на хорошем русском языке говорил: «Чай не пьешь, какая сила?»
Хлеб для афганцев – это лепешки. Лепешки в горячем виде очень ароматны и вкусны. Они сравнительно долго хранятся, не плесневеют, не крошатся. Лепешки пекут в маленьких закопченных пекарнях на глазах у покупателей.
В Кабуле немало высоких красивых зданий и маленьких глинобитных домиков, громоздящихся один над другим по склонам гор. В одном из таких домиков я позднее побывала, там жил водитель нашего микроавтобуса со своей семьей. Небольшой домик с глиняным полом, летом там жарко, а зимой холодно. Около таких домиков не встретишь ни кустов, ни цветов. Летом на солнцепеке там нестерпимая жара, а зимой эти жилища продуваются всеми ветрами, их заносит снегом, заливает дождем. Зато есть дувалы – глинобитные стены, отделяющие одно «владение» от другого. Они в целом составляют такой запутанный, немыс лимый лабиринт, что, говорят, можно зайти в город с одной стороны и выйти незамеченным с другой.
Меня, человека, выросшего на берегу реки Вятка, поражало отсутствие воды. В эти районы воду носят особые люди. Свыше тринадцати тысяч «сакао» (водоносов-продавцов воды) заняты только этим. Внизу на главной магистрали то и дело можно видеть усталых, согнувшихся хазарейцев (потомков монголов), которые набирают воду из водопровода. Лежащие на каменной подставке коричневые лоснящиеся бурдюки-мешки из бараньей или телячьей шкуры постепенно толстеют, заполняются водой, становятся словно живые – шевелятся, реагируют на каждое движение, а по форме напоминают откормленного барана без головы, с короткими ножками. Наполнив бурдюк, водонос с трудом взваливает его на сгорбленную спину, левой рукой сжимает толстую короткую ножку, закрывая отверстие, и медленно начинает подъем в гору к жилищам бедняков. Каждый бурдюк водонос продает за десять афгани, пока поднимается до половины горы, а выше – за пятнадцать-двадцать афгани. Это очень немного, хватит лишь на то, чтобы купить три-четыре лепешки хлеба.
Мой первый рабочий день.
Автобус остановился около здания, очень похожего на сарай. Оказалось, что это школа, в которой работали советские учителя. Бедность классов, неприспособленных для занятий, очень поразила меня, так как я в Союзе нигде не видела таких убогих, нищих школ, хотя приходилось работать и в сельских, и в городских школах. Пол на первом этаже тоже был глиняный, в классах стояли старые столы и скамейки. На стене – маленькая коричневая доска. Дети были одеты по-разному, кто-то лучше, кто-то хуже, но у всех девочек на голове были белые шарфики. Глядя на эту нищету и убожество, мне хотелось сделать что-нибудь, чтобы помочь этим людям, чтобы все дети могли учиться в больших светлых оборудованных классах, чтобы у них были красивые учебники. Учебный год в Афганистане начинается в марте и заканчивается глубокой осенью. Зимой бывают каникулы, потому что в школах нет отопления и в зимние месяцы очень холодно. Урок длится пятьдесят минут. Перемена одна после трех уроков на пятнадцать-двадцать минут. Затем еще два-три урока. Сигнал об окончании урока подает нафар (прислужник), который подметает коридоры. Часы у него не всегда есть – «звонит» по своему усмотрению. Показалось, что время урока истекло, подходит к установленной в коридоре „системе сигнализации“ – привязанному веревкой железному кругу – и металлической палкой ударяет по нему. Не успеем закончить урок в одном классе, а он уже «бим-бим», надо бежать в другой».
Здесь я прерву маму. Калькуляционного времени, чувства, что время – деньги, в Афганистане не было. Ощущение у матери, что страна «зависла в вечности» и для восстановления связи с вечностью время надо остановить. И в то же время, чтобы жить во времени, его нельзя останавливать. Для России, нажившей довольно чахлое чувство калькуляционного времени, никак нельзя его потерять, иначе не вылезти из трясины нашей отечественной экономики. Мама, как представитель более развитой страны, чувствует отсталость Афганистана, не умея еще определить ее причины, и связывает его развитие с необходимостью заимствовать советский опыт.
«Итак, я преподавала русский язык в старших классах, большое внимание уделялось страноведению, мы старались рассказать о Советском Союзе, особенно о республиках Средней Азии. На наглядных примерах показывала, что это были тоже отсталые, безграмотные республики и какими они стали за годы советской власти. Особенно детей поражали фотографии и плакаты о Ташкенте. Их восхищали красивые улицы и дома. На уроках русского языка мы разучивали русские стихи и песни, проводили конкурсы, посвященные городам, викторины, посвященные столице СССР Москве. У многих школьников была мечта посетить эти города. Старались приносить на занятия различные газеты и журналы. Большую помощь оказывал Дом советской науки и культуры, который был построен в Кабуле советскими специалистами. Это было огромное светлое здание с большим концертным залом, библиотекой. В ДСНК работали курсы русского языка, показывались русские фильмы. Мы организовывали коллективные выходы на просмотр русских фильмов с дальнейшим обсуждением.
В школе я работала всего несколько месяцев, так как с наступлением холодов занятия отменялись, школа не отапливалась. Учителя, которые работали в школе, уезжали в отпуск в Союз. Позднее я стала работать в Кабульской педагогической академии, которая готовила педкадры для школ. Нашими слушателями были выпускники Кабульского университета, которые знали физику, химию, математику, но не владели методикой преподавания этих предметов. Наша задача была – дать знания по методике преподавания. Каждый советский специалист работал с афганским партнером, мы вместе ходили с ним на занятия, составляли учебные планы, проводили различные мероприятия. Моим партнером был Саид Абасс, который закончил факультет русского языка для иностранцев в одном из советских вузов. С ним мы составили и издали несколько учебных пособий, таких как пособие по работе с газетой, по развитию навыков устной речи, по работе со специальными тестами и ряд других. Он делал пояснения на языке дари – вариант персидского языка (в стране два официальных языка – дари и пушту). Я сама письменного языка не знала, но на бытовом уровне я могла общаться со студентами, им было очень приятно, когда я могла переводить некоторые русские слова на их язык и даже пела с ними песни».
Общаясь с афганцами, мама видит в них партнеров, единомышленников. Ей кажется, что человек, который говорит по-русски, поет русские песни, и мыслить должен по-русски. Увы.
Модернизация афганского общества, к чему стремилась, не определяя это так, моя мама, это – примерно то, что К. Маркс и Ф. Энгельс называли буржуазным развитием, вынося за скобки различия частнокапиталистических, государственно-капиталистических и социалистических форм. Подчеркивается общее: высвобождение науки из-под контроля религии, дифференциация социальной структуры и экономики, рост удельного веса промышленности. По наблюдениям мамы, афганское образование находится под контролем религии (ислама). Большинство детей учится не у светских учителей, а в медресе у мулл. И у нее на уроке во время намаза (молитвы) ученики падают на свои коврики, забывая всё, что она только что говорила. Может быть, наивная мама и искала причины срыва всех попыток модернизации по-советски афганского общества в особенностях религии – ислама, однако сформулировать это она не могла.
Это сделает Г. Померанц: «Срыв модернизации в Иране наступил после замечательного подъема экономики [в Афгане эти усилия по модернизации экономики сводились на нет военными действиями, присутствием чужой армии – С. П.]. Причина срыва лежала, как известно, вне „базиса”. Мусульманское мировоззрение, в целом, было травмировано развитием. Мусульманский рабочий и инженер вполне усваивали требования современного производства, но западная культура, врывавшаяся в жизнь вместе с западной экономикой и техникой, разрушала тождество иранца с самим собой. Народ почувствовал себя как подпольный человек Достоевского в хрустальном дворце – и дал ему пинка» (Померанц Г. Выход из транса. М.: Юрист, 1995. С. 275).
Так и в Афганистане: пионерские отряды, русские стихи – все это разрушало тождество с самим собой. Как этого не понимали «цивилизаторы», не понятно.
В Афганистане столкнулись два одинаковых отношения к истине: единой и непогрешимой советской и единой мусульманской.
Как мама подвижнически служила ей, так она и описывает. То, что ислам был жесткой, раз и навсегда установленной системой ценностей, она чувствовала, но относила это к пережитку, отсталости, которая может быть обменена на советскую веру. Первые звоночки неприятия со стороны афганцев начались еще за полгода до вторжения советских войск в Афганистан.
«Занятия по русскому языку были одной из форм информационной пропаганды. Устные темы и тексты для чтения подбирались таким образом, чтобы как можно больше познакомить с Советским Союзом. На уроках широко использовался раздаточный материал (открытки, альбомы, проспекты, картины, советские журналы), регулярно проводились политинформации. На занятиях со слушателями проводились беседы о том, что дала Октябрьская революция нашей стране и что даст Саурская революция в Афганистане. На наглядных примерах из учебников, газет, журналов, кинофильмов мы показывали преимущества социалистической системы, как постепенно из бедных, бесправных, угнетенных людей вырастают образованные люди, хозяева своей страны. Мне казалось, что эта информация, эти примеры вдохновляют наших слушателей.
Афганцы очень почтительно, с большой любовью относились к лидеру Саурской революции Тараки. У каждого студента в тетради или в учебнике был портрет Тараки. Если вдруг кто-то нечаянно ронял этот портрет, то, подняв, начинал целовать. И когда в сентябре 1979 года Тараки был убит, для афганцев это было большое потрясение, горе и растерянность».
Благими намерениями русских выстлана дорога в афганский ад
Сейчас мама будет рассказывать, как все произошло в декабре 1979 года в Кабуле. Любопытно, что начнет она с официальной версии, даваемой в газетах. И свои живые наблюдения для нее становились верными только в том случае, если совпадали с официальными. Например, о Тараки: если советская печать говорила о нем как о жертве жестокого Х. Амина и мама видела, что его портреты были в тетрадках учеников, то, значит, это хороший политик. А то, что он пришел к власти, как и Х. Амин, тоже в результате переворота и не бескровного, что этот амбициозный политик сконцентрировал в своих руках всю государственную власть, короче, то, что и он был порождением своего общества, маме трудно было представить: всё мерилось на свой советский цивилизаторский аршин.
Декабрьская стрельба напугала маму, но что переход власти произошел через кровавый переворот, притом с участием отряда «Альфа», тайно присланного из другой страны, не смутило советского человека. Х. Амин – жестокий диктатор, Б. Кармаль, бывший посол Афганистана в ЧССР, – хороший, потому что наш правитель.
«Весь срок моего пребывания в Афганистане можно поделить на два периода. Это период до ввода „ограниченного контингента” и после ввода „ограниченного контингента”.
Нам, рядовым преподавателям, ничего не было известно о грядущих переменах. Помню, накануне этих событий постоянно летали самолеты и садились в Баграме, недалеко от Кабула, где был военный аэродром. Все события происходили с четверга на пятницу, то есть 6 джада, или 27 декабря, так как пятница – мусульманское воскресенье и считается, что сам Аллах помогает им во всех делах.
Итак, это был четверг (6 джада по афганскому календарю), примерно около шести-семи вечера. Я была совершенно одна в большой квартире, так как преподаватели улетели в Союз, в отпуск. Вдруг раздались взрывы, выстрелы. Я была в полной растерянности, я попыталась выйти из подъезда, чтобы перейти в соседний подъезд к русским специалистам, но дежуривший афганский солдат не выпустил меня. Я была в полном неведении о том, что творится в городе, почему слышны взрывы и выстрелы. Мне было страшно. Мне казалось, что это война, которую я видела только в кино. Незнание того, кто с кем воюет, только усиливало мой страх и растерянность. Но, не забывая о том, что я – представитель великой страны героев, член Коммунистической партии, представляя себе, как в этой ситуации повели бы себя Зоя Космодемьянская и Ульяна Громова, я приводила свои чувства в порядок.
Вдруг среди ночи я услышала скрежет на балконе (я жила на первом этаже). Кто-то двигал стоящую там металлическую кровать. Я мысленно попрощалась со своими родными и близкими. В руках у меня был молоток, я думала, что кого-нибудь да стукну этим молотком, а кого бить, сама не знала (кстати, этот молоток до сих пор хранится у меня дома).
На балконе было тихо. Я подползла к окну и увидела, что один из охранявших подъезд солдат спрятался у меня на балконе. Так мы и просидели до рассвета – я у себя в комнате, а он на балконе. Рано утром пришли другие афганские солдаты, построили охранников нашего дома, разоружили их и куда-то увели. Я все еще не знала, что произошло. Через несколько часов пришел А. Сиротенко – советник Министерства просвещения ДРА (в Союзе он работал в Министерстве просвещения Украины). Было странно видеть этого сугубо гражданского человека с автоматом через плечо.
Он в нескольких словах объяснил мне ситуацию, и, в целях безопасности, я переехала временно жить в другой дом, где жили советские специалисты, преподаватели. В микрорайоне, где мы жили, появились советские бронетранспортеры. Мы выносили этим молодым ребятам что-нибудь поесть и покурить.
Жизнь изменилась, был введен комендантский час, с 10 вечера до 4 утра было запрещено выходить из дома. Была ограничена свобода передвижения и в дневное время, в городе появились советские патрули, в основном узбеки, туркмены. Отношение афганских преподавателей к вводу наших войск было очень разное: некоторые были рады, потому что с приходом Бабрака Кармаля к власти многие из их родственников были выпущены из тюрем. Другие хотя и пытались сдерживать свое недовольство, но было заметно, что это было им не по душе. Первое время высказываний в адрес „ограниченного контингента“ было мало. Но когда начались боевые действия, некоторые преподаватели открыто выражали свое враждебное отношение к советской оккупации».
Только один человек в СССР, А. Д. Сахаров, открыто выступил с протестом против ввода войск. Действия Сахарова спасали честь и престиж нашей Родины. Ввод войск – это дело не страны, а всего лишь правительства, не спросившего свой народ, – вот что значил протест Сахарова. А. Галич пел: «Граждане, отечество в опасности – наши танки на чужой земле». Но лишь меньшая часть советского общества присоединила свои голоса к голосу Сахарова и хотела слушать А. Галича. Большая часть писала письма с осуждением позиции А. Д. Сахарова. В Кабуле, среди советских специалистов, трудно себе представить людей сахаровской ориентации, и ходили они на концерты Кобзона, а не Галича. И полилась кровь наших солдат и кровь многочисленных племен, населяющих Афганистан.
Участники Афганской войны, кто они – жертвы или герои? Это очень мучительная «неопределенная идентификация». С этим явлением связаны и мутная история с Котляковским кладбищем, и неопределенный статус Совета ветеранов афганской войны.
Личное человеческое изживание неудачного опыта не получается из-за незрелости личности. Большинство хватаются за идеологию или какую-нибудь догму только из-за того, что они недостаточно развиты как личности. И, потеряв перила, потеряв спасательный круг, они тонут.
«Со временем очень изменилось отношение простых афганцев к „шурави” (то есть к русским). В начале командировки я чувствовала почтительное и уважительное отношение не только со стороны своих учеников, но и всех, с кем мне приходилось встречаться на улице, в дуканах (магазинах), со стороны соседей афганцев. До ввода наших войск советские специалисты для афганцев были людьми, которые строили им дома, больницы, учебные заведения. Ко всем советским специалистам они обращались „инженер-саиб”. „Саиб” – значит господин.
Но чем больше обострялась обстановка, тем отчетливее чувствовалось открытое враждебное отношение некоторых афганцев к советским специалистам и всему, что связано с СССР. Помню, как-то мы с одной из моих коллег покупали что-то в дукане. Вдруг из подсобного помещения вышел сын «дукандора» (владельца этого магазина), мальчик лет восьми-девяти, в руках у него был портрет Ленина, на который он начал плевать, и на ломаном русском языке говорил: «Ленин – плохо». Наше возмущение этим поступком трудно передать. Мы пытались объяснить ему, что значит имя Ленина для советских людей. Я лично до сих пор считаю, что только советская власть дала возможность мне и моим пяти сестрам получить высшее образование и стать тем, кем мы хотели.
Афганцы очень противоречивый народ. Прежде всего, это гордые свободолюбивые люди. При этом чинопочитание у них возведено в абсолют. С каким подобострастием наши афганские преподаватели обращались к директору нашего учебного заведения!
С одной стороны, это добрые отзывчивые люди. С каким радушием и теплотой поздравляли нас наши студенты с праздниками, дарили цветы и открытки. Помню, как-то я приболела и несколько дней не была на работе, так ко мне приехала целая делегация моих учеников, привезли несколько горшков с цветами и несколько лепешек хлеба. Я была очень тронута этим вниманием.
С другой стороны, думаю, почему наши же студенты и коллеги-афганцы ничего «не знали» о готовящемся взрыве в нашем учебном заведении? Самодельное взрывное устройство было заложено недалеко от преподавательской и сработало, когда преподаватели шли на занятие. Почему-то афганские преподаватели вышли из преподавательской раньше и пострадали только советские преподаватели».
Нет ничего удивительного в том, что отношение афганцев к «шурави» стало хуже. Но вот как выглядит земельная реформа глазами мамы.
«На новом этапе Апрельской революции, когда к руководству пришли новые силы НДПА во главе с Б. Кармалем, пришлось устранять допущенные Х. Амином извращения в аграрной политике и внести ряд дополнений и изменений в Законе „О земле”, а также принять специальный Указ „О воде”.
Народные власти одновременно с выделением земли и воды предусматривали меры экономического характера. В том или ином уезде, где проводилась реформа, строились склады для хранения минеральных удобрений, открывались магазины, где можно было купить семена, сельскохозяйственный инвентарь и т. д. Но, тем не менее, земельная реформа проходила в очень трудных условиях: душманы сжигали урожай, убивали скот, угоняли людей в горы или убивали их.
Мы на своих занятиях старались разъяснить политику НДПА в отношении земельной реформы, приводили цифры и факты безвозмездной помощи СССР. Показывали иллюстрации, изображающие великую реку Аму-Дарью, где на левом берегу с афганской стороны – сплошные пески, пустыня, бедность, а на правом берегу – советский Узбекистан – всё зеленеет, цветет, благоухает. Всё чисто и красиво. Совсем другой мир.
Но это было на уроке. В реальности их близких и родных убивали за то, что они брали землю, поля сжигались, скот убивали или угоняли. Страх и вековое повиновение брали свое».
Свалить все на отсталость, не вникнув в особенности мусульманских стран, было проще. А тут «шурави» несут представления совсем иные – светские: земля государственная, школы светские, вода общая, удобрения и семена – из магазина. Для многих мусульман найти себя в такой обстановке трудно. Им нужны чин, обычай, идентификация с верой, племенем. И перемены в этой стране – дело времени и самих афганцев. Приход 40-й армии в Афганистан помог созданию у всего афганского населения образа врага.
«В странах незапада, вступивших на путь развития, если инициатива заменяется подтягиванием отставших до уровня передовых, как показывает русский опыт, это всегда заканчивается провалом», – пишет Г. Померанц в уже цитированной книге (с. 277). Похоже, подтягивание в мире выветривается. У русских вместе с расставанием с социалистической утопией произошло и расставание с утопией подтягивания.
Но вот десятилетняя война глазами моей мамы.
«Впервые я почувствовала, что мы находимся на настоящей войне, когда мы приехали в госпиталь. Группа наших преподавателей ездила с шефской помощью в наш военный госпиталь, находившийся в центре Кабула. Условия в том госпитале были далеки от идеальных. Но поразило не это, а большое количество молодых ребят с глазами, полными тоски и боли. Я до сих пор не могу без слез вспоминать этих забинтованных, неподвижно лежавших мальчиков, которым надо бы бегать, прыгать, радоваться жизни, петь, смеяться, а они лежат вот тут неподвижно, некоторые даже не на кровати, а на носилках прямо на полу. У меня возникал вопрос: „Почему они здесь?” Наверное, можно было поступить как-то иначе, добиваться своих целей не такой ценой.
Мы привозили этим детям фрукты, сигареты, на всё это они смотрели равнодушно и отстраненно. Некоторые просили просто посидеть около их постели, просили почитать письмо из дома или отправить письмо домой.
Домой из госпиталя возвращались очень подавленными.
Как был устроен быт в армии? Случилось, что я была в Баграме, в нескольких километрах от Кабула. Там меня пригласили в палатку, где жили медсестры. Палатка на несколько человек, посредине стоит металлическая печка (это было зимой). Все удобства, включая туалет (ведро), в одном месте. И так в холодную зиму и в жаркое афганское лето, когда дождя не выпадает несколько месяцев, а противный ветер «афганец» забивает пылью и песком все щелочки. Вода в ограниченном количестве. Трудно представить себе, как женщины все это выносили. А вдобавок еще и ночные обстрелы.
В Кабульском гарнизоне солдаты жили в «модулях» – деревянных бараках, где условия тоже оставляли желать лучшего, но всё же это не палатки. Здесь были места для умывания, кухня – несколько плит на сто человек, туалет находился на поле, которое постоянно обстреливалось. Моя землячка, Аля Дрягина, жила в одном из таких модулей. С каким наслаждением она купалась у нас в ванной и спала на нормальной постели, не слыша свиста пуль и взрывов».
Как преодолеть афганский синдром?
Мама выехала из Афганистана в 1984 году, чтобы осенью этого года родить меня. В Афганистане остался отец – Н. Предко: у него не закончился контракт. Одна из причин его ухода из жизни в 1989 году – это афганская жизнь.
А что же наше общество? Как оно пережило «афганский синдром»? «Вьетнамский синдром» был пережит США как общая болезнь. Лечили его и искусством, и совместными усилиями общества и государства, вылечили и изжили. Наш «афганский синдром» мы, скорее всего, не изжили, если впали в новый – чеченский.