Автор: Дария Гизатуллина лицей № 13, г. Троицк, Челябинская область
Научный руководитель: Рауф Назипович Гизатуллин
Конкурс 2013/2014 года
Меня зовут Дария Гизатуллина, я живу в небольшом южноуральском городке, учусь в естественнонаучном лицее. Когда мы получили задание написать работы, посвященные годовщине Сталинградской битвы, мне предложили вместо реферата, скачанного из интернета, подготовить историческое исследование, посвященное судьбе моего двоюродного деда, погибшего под Сталинградом. Особенно настаивал папа. Ему хочется, чтобы сохранилась история семьи, память о предыдущих поколениях.
Имена и судьбы многих героев Сталинграда мы уже никогда не узнаем. В числе защитников цитадели на Волге был и уроженец Троицка, школьный учитель и мой двоюродный дед – Бари Саитович Гизатуллин. Он не успел заслужить наград и званий, провоевал где-то месяц–полтора, и даже где его могила (если она была) неизвестно. О его жизни и судьбе мой рассказ. Я опиралась на документы из личного дела Б. С. Гизатуллина, переписку его родственников с государственными архивами и воспоминания, сохранившиеся в нашей семье.
Биография
Родился Бари в 1905 году, в многодетной семье ремесленника-шапочника, в конце XIX века в поисках лучшей доли перебравшегося из Вятской губернии в Троицк, тогда уездный город Оренбургской губернии. В 1913 году мальчик поступил и в 1919 с отличием закончил медресе. Мечты о дальнейшей учебе пришлось отложить, вначале из-за Гражданской войны (в июле-августе на Южном Урале шли бои между Красной Армией и отступающими колчаковцами) и разрухи, а затем из-за преждевременной смерти отца от тифа голодной весной 1922 года. Чтобы помочь семье, 15-летний юноша поступает на работу в шапочнофуражечный цех Промыслового трудового кооперативного товарищества. В годы НЭПа, с 1924 по 1927 год, Бари работает самостоятельно как «кустарь-одиночка», точнее, вместе со всей семьей шьет и продает головные уборы. Позже Бари принимает решение продолжить образование. При этом он много читает, выписывает книги и журналы, увлекается фотографированием и радиоделом.
Из-за того, что у него дореволюционное образование, полученное в магометанском духовном училище, он год занимается на «курсах по подготовке нацмен молодежи в педтехникум». Наконец, в 1930 году 25-летний Бари поступает на 1-й курс школьного отделения Троицкого областного татарского педагогического техникума им. товарища Луначарского. Несмотря на большой перерыв в учебе, он успешно осваивает учебную программу, успевая заниматься общественной деятельностью – его выбирают заведующим производственным сектором профсоюзного комитета техникума.
В 1920–1930-е годы в СССР существовала территориальномилиционная система подготовки войск. В соответствии с ней в 1930 году Бари прошел летние военные сборы в пулеметном эскадроне 47-го кавалерийского полка, поэтому в 1932 году он был назначен командиром роты педтехникума в составе Троицкого полка ОСОАВИАХИМа.
Летом 1933 года Бари получил свидетельство об окончании техникума и направление на работу учителем в северную татарскую деревню. В стране идет ликвидация массовой неграмотности, он становится учителем татарского языка и литературы, завучем школы, председателем кустового педобъединения, заведующим консультационным пунктом.
В феврале 1941 года Бари Саитовичу исполнилось 36 лет. К этому времени младшие его сестры, которым он отправлял почти всю свою учительскую зарплату, уже сами выучились на учителей. В письмах домой Бари намекает на возможные изменения своего семейного положения – уже много лет он дружил с учительницей той же школы. Но сначала ему нужен отпуск, чтобы съездить домой в Троицк и по обычаю спросить разрешения у матери.
Война
До отпуска оставалось чуть больше недели, когда радио принесло страшную весть. Уже на другой день началась мобилизация военнообязанных 1905–1918 гг. рождения, но Бари был призван только через 2 месяца – 28 августа. 30 августа 1941 года он отправил из Тюмени в Троицк почтовую открытку, где сообщал, что прибыл сюда на пароходе из Ярково, дальше их повезут на поезде до ст. Называевск, что возле Омска, а куда потом – неизвестно.
По дороге из Сибири, узнав, что эшелон проследует через Троицк, Бари дал телеграмму родным. На вокзал, буквально за 5 минут до отправки поезда, успели прибежать мать и одна из сестер. Обе, вспоминая эти мгновения прощания, всегда плакали; говорят, мать тогда почувствовала, что видит сына в последний раз…
После этого от Бари пришло 6 писем. Они до сих пор хранятся в семье. Самое раннее из них написано 23 ноября 1941 года, то есть почти через 3 месяца после свидания. Бари сообщил, что долго не писал из-за комиссии, которая должна была решить судьбу новобранцев, что он ее прошел, и теперь его будут готовить в парашютисты-десантники, что размещены они под Саратовом. Следующее письмо датировано 13 февраля 1942 года и отправлено в обычном конверте уже из поселка Чкаловск Московской области. Третье письмо, написанное 22 марта, – уже классический треугольник из тетрадного листочка в клетку с треугольным же штампом «Бесплатно. Красноармейское письмо». На Троицкий почтамт оно прибыло только 8 июня. В нем Бари пишет, что вчера, то есть 21-го, они первый раз совершили полет на самолете и в ближайшее время начнутся прыжки. Имеются в виду его молодые однополчане, сам-то он еще до войны прыгал с парашютом, это видно по значку на его гимнастерке. А вот его письмо, отправленное 5 апреля, в Троицк пришло быстрее – 22 мая. В этом апрельском письме Бари сообщил и свой точный адрес – полевая почта 1909, 17-я бригада, 3-й батальон, 2-я рота, а из справки, высланной командиром части, понятно, что речь идет о 8-ом воздушно-десантном корпусе.
Так вот, возвращаясь к работе военной почты, – не удивительно, что в следующем письме, от 19 апреля, Бари жалуется, что домашние ему не пишут, в то время как его сослуживцы получают весточки из дома. Кстати, письмо это пришло в Троицк лишь 11 июня. О работе полевой почты можно судить по тому, что в своем последнем и самом большом письме Бари сообщает о получении из дома последних писем и телеграммы, отправленной родными, в свою очередь обеспокоенными его «молчанием». Судя по его фразе: «в последнем письме вы написали, что засадили огород, как успехи, поспела ли молодая картошка?», письма из Троицка были отправлены в начале мая, так как обычно в это время в наших краях заканчивается сезон первых посадок. Бари же ответил 2 августа, то есть через три месяца…
Но главное другое – в конце письма он добавил: «следует сказать вам – мы сейчас, в ближайшие дни отправимся в путь. За меня не беспокойтесь, что уготовано – то и будет, и мне и всей стране. Постараюсь, если будет возможно, после этого написать вам. Ответьте мне сразу по получению этого письма. С приветом…»
Я думаю, что пока ответное письмо из Троицка ходило тудасюда, наступил уже 1943 год, а писем всё не было. А когда обеспокоенные родственники обратились в Наркомат обороны, им, в декабре 1943 года пришел ответ, что военнослужащий Б. С. Гизатуллин по спискам убитых, умерших от ран и пропавших без вести не значится. Эта неопределенность и мучила и успокаивала – раз нет похоронки, то может он заброшен в тыл врага или находится в немецком плену, может, попал в окружение или в госпитале без памяти… Ждать возвращения сына и брата перестали только в 1960-е.
Поиски
Поиски следов Бари Саитовича Гизатуллина родственники возобновили только в 90-е годы. Думали, что он мог попасть в плен и погибнуть в Германии, поэтому послали письма в Службу поиска Германского Красного Креста в Мюнхене. Международная служба розыска Международного Красного Креста, через 2 года работы с архивными документами ответила отрицательно.
Одним из первых запросов было письмо в Подольск – в ЦАМО (Центральный Ордена Красной Звезды архив Министерства обороны РФ), на который пришел ответ, что Б. С. Гизатуллин пропал без вести в ноябре 1942 года, а также, что документов управления 17-й Воздушно-десантной бригады 8-го Воздушно-десантного корпуса за 1942 год на хранении нет. Было также добавлено, что 8 ВДК в августе 1942 года был преобразован в 35 гвардейскую стрелковую дивизию, а 17 ВДБ, в свою очередь, 3 августа 1942 года переименована в 100-й гвардейский полк этой дивизии. По документам учета безвозвратных потерь личного состава 100-го гв. стрелкового полка за июль–сентябрь 1942 года Б. С. Гизатуллин не значился, и вообще документов 100 гвардейского стрелкового полка 35 гвардейской стрелковой дивизии на хранении нет! Было непонятно – с одной стороны, документов части нет, а с другой, есть конкретные списки потерь за 3 месяца? Странным казалось и то, что ни разу не воевавшая дивизия сразу получила звание гвардейской.
В энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945 гг.» говорится, что заново сформированная 35 гвардейская стрелковая дивизия была сразу же переброшена под Сталинград и воевала там. Многое разъяснило письмо из государственного музея-панорамы «Сталинградская битва» – не зря командование авансом присвоило десантникам звание гвардейцев. В августе 1942 года 35-я дивизия участвовала в тяжелых боях по обороне Сталинграда, при этом самые большие потери понес именно 100-й полк. Работники музея сообщили, что «к 20 сентября 1942 года остатки дивизии (25–30 чел.) вышли в район реки Царицы (центр Сталинграда)».
Надежды на то, что Бари Саидович выжил в этой бойне, уже не было. Оставалось одно – попытаться найти его однополчан, может кто-то знал его, видел, как он погиб, где захоронен. Надежду на это давало то, что в письме были указаны адреса нескольких ветеранов 100-го полка. Однако все посланные папой письма вернулись назад. Я, конечно, тогда не умела читать (мне было лет шесть), но, я помню, как он переживал, получая обратно свои конверты с пометками «адресат выбыл», «не проживает » или «адресат умер».
Откликнулся только один ветеран 100-го полка – Василий Степанович Полиенко, бывший командир саперного взвода 1-го батальона из Краснодарского края. Он писал: «За 2 месяца боев под Сталинградом и в самом Сталинграде наша дивизия потеряла 80% личного состава. В октябре 42 года из 11 тыс. бойцов и командиров в 35 гв. с[трелковой] д[ивизии] осталось 245 человек… Братские могилы нашей дивизии по 2–3 тыс. человек находятся в районе Малой Россошки, Котлубани, Воропоново и в самом Сталинграде. Списков похороненных нет ни у кого…» Сам он уцелел, потому что был тяжело ранен и его смогли переправить на левый берег Волги, а из саперного взвода не выжил никто. Василий Степанович посоветовал обратиться в Волгоградскую сельхозакадемию, где есть музей 35-й дивизии, а также к двум своим однополчанам, написавшим книги о героической истории этой части – москвичу Н. И. Афанасьеву («От Волги до Шпрее: Боевой путь 35-й гвардейской стрелковой Лозовской Краснознаменной дивизии». М., 1982) и новосибирцу И. Я. Гончарову («Россошинский рубеж. Сталинград. Август 1942». Новосибирск, 2002).
Еще Полиенко добавил, что из 400 с лишним ветеранов дивизии (на начало 90-х годов) лишь 105 участвовали в Сталинградской битве. «С ними, – с горечью писал Василий Степанович в декабре 1999-го, – я вел переписку до 1991 года. Сейчас я ни от кого вестей не получаю». Всё-таки он прислал список 10 однополчан, с которыми переписывался в свое время. Скажу сразу, что хотя папа тут же им всем написал письма – никто не откликнулся.
Зато пришли ответы от Н. И. Афанасьева и И. Я. Гончарова. Хотя они тоже не смогли помочь в поисках, так как воевали в других полках дивизии, но их письма и особенно книга Ивана Яковлевича Гончарова, которую он прислал по почте, помогли представить, что же случилось с красноармейцем Б. С. Гизатуллиным и тысячами его сослуживцев в Сталинграде.
Сталинград
Летом 1942 г. началось наступление на Сталинград 6-й армии вермахта. Перед немцами лежала ровная летняя степь, без серьезных природных преград. В этих условиях советское командование вынуждено было бросить на защиту Сталинграда последний стратегический резерв, который не трогали даже в тяжелейшие дни битвы под Москвой. Вот почему в начале августа 1942 г. воздушно-десантные корпуса были переформированы в стрелковые дивизии, в том числе 30 июля 1942 года 8 ВДК – в 35 гв. стрелковую дивизию; ее командиром стал генерал-майор В. А. Глазков. 17 ВДБ, как мы писали выше, была преобразована в 100 полк той же дивизии. В начале августа дивизия выехала на Сталинградский фронт и в составе 57-й армии вела бои на дальних подступах к Сталинграду, а затем в составе 62-й армии в самом городе. 27 сентября 1942 года ее остатки были выведены с фронта и отправлены на переукомплектование в Саратовскую область.
В поисках времени и места возможной гибели Бари Гизатуллина мы решили изучить, где проходили наиболее интенсивные бои, в которых участвовала и несла большие потери 35-я дивизия и, в частности, 100-ый стрелковый полк. Эшелоны дивизии прибыли под Сталинград 10 и 11 августа. Солдаты были вооружены только легким стрелковым оружием и пулеметами, артиллерии и автотранспорта почти не было. 12 августа, к исходу дня, дивизия, совершив пеший марш-бросок, заняла оборону по реке Червлённой, где вела фортификационные работы. 17 августа, сдав другим частям свои позиции, дивизия, пройдя 40 км, сосредоточилась в районе поселков Большая Рассошка и Дубинин. До конца августа дивизия вела кровопролитные бои на участке Самофаловка – устье реки Рассошка – так называемые Рассошинские высоты. Здесь нашими воинами неоднократно предпринимались усилия захватить стратегическую высоту 137,2. Положение осложнялось тем, что от дивизии оторвались тыловые подразделения, не хватало боеприпасов и питания. В частности, 3-й батальон 100 полка, при поддержке танковой роты (это 7 машин) 169 танковой бригады, 25–27 августа неоднократно ходил в атаку на эту высоту, каждый раз отступая под ураганным огнем противника и неся большие потери. Особенно сильно батальон страдал от минометных обстрелов.
По воспоминаниям, особенно катастрофическое положение в районе Большой Россошки сложилось с ранеными. На сборном пункте без санитарной обработки лежали двое суток, ожидая эвакуации, до 700 человек. Всё это происходило при 30-градусной жаре, под постоянными бомбежками. Бывший командир санвзвода Любовь Петровна Проворова вспоминала: «Кто мог хоть как-то двигаться после оказания первой помощи, уходили в тыл, пользуясь темнотой. Остальных размещали в овощехранилище, расположенном на бугорке, там еще была небольшая плотинка и росли огромные вербы. По возможности старались побыстрее эвакуировать раненых в тыл. Но был случай, когда две ночи не десятки, а сотни раненых лежали рядами, стонали, умирали. Просили о помощи, а то и просто: „Дострели, сестренка“. В тот день район расположения раненых бомбили 25–30 бомбардировщиков. От овощехранилища и раненых осталось месиво. Ночью всё, что осталось от раненых, жители села и солдаты лопатами сгребли в воронки и заровняли. Стояла страшная жара, миллионы мух – это грозило эпидемией. Я ни разу не видела никаких похоронных команд. Документы погибших тоже не всегда удавалось собрать».
Ветеран дивизии И. Я. Гончаров пишет в своей книге: «Анализируя безвозвратные потери 35 стрелковой дивизии, следует, прежде всего, отметить, что учет потерь в дивизии не был налажен. Не велся поименный учет рядового состава, похоронные извещения на погибших не направлялись. Как видно из акта проверки учета безвозвратных потерь, проведенной представителем Центрального бюро потерь РККА политруком Пучковым, по состоянию на ноябрь 1942 г. ни одного похоронного извещения на воинов, погибших и пропавших без вести в августовских и сентябрьских боях под Сталинградом, направлено не было. Поименный список на погибших и пропавших без вести составлен всего на 669 чел., в основном офицерского состава. А ведь по сводкам о потерях дивизия в тех боях потеряла около 90% своего наличного состава». И далее: «Обращает на себя внимание наличие большого количества пропавших без вести. В 35 гв. стр. дивизии по итоговому донесению значится 2282 пропавших без вести (каждый четвертый от списочного состава дивизии)».
При этом автор замечает, что за 10 дней боев дивизия ни разу не отступала, были временные отходы на несколько десятков, сотен метров, которые противником не занимались, так что пленение наших солдат или переход на сторону врага практически исключается. Это были сильные, молодые ребята, 67% личного состава 35 дивизии составляли комсомольцы и коммунисты. Таких как 37-летний Бари Гизатуллин, имевший довоенный опыт прыжков с парашютом и хорошо владеющий пулеметом, было мало; он, скорее всего, и попал в это соединение из-за своего опыта службы в армии и долгой работы в ОСОАВИАХИМе.
В ночь на 2 сентября поступил приказ отвести 62 армию на внутренние рубежи обороны. Остатки дивизии заняли новые рубежи на подступах к Сталинграду в районе опытной станции. Немцам всё же удалось прорваться к Волге на стыке 62-й и 64-й армий. Именно здесь самоотверженно оборонялись остатки 33-й и 35-й дивизий, имевшие в своем составе 864 и 454 бойца. Часть из них была отправлена на оборону элеватора – самого высокого здания в городе.
Маршал Василий Иванович Чуйков, с сентября командовавший 62 армией, вспоминал: «На южной окраине города стоит до сих пор громадное здание элеватора. С 17 по 20 сентября там круглые сутки шли бои. Не только элеватор в целом, но и отдельные его этажи и хранилища по нескольку раз переходили из рук в руки. Командир 35-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Дубянский докладывал мне по телефону: „Обстановка изменилась. Раньше мы находились наверху элеватора, а немцы внизу. Сейчас мы выбили немцев снизу, но зато они проникли наверх, и там, в верхней части элеватора, идет бой“.
Батальон 35-й дивизии был усилен морскими пехотинцами 92-й стрелковой бригады. Вот свидетельство немецкого офицера В. Хоффмана о событиях тех дней: «В ротах осталось по 30–40 человек. В элеваторе сражаются не люди, а дьяволы, их не берет ни пуля, ни огонь… в элеваторе нашли лишь 40 убитых русских и только одного тяжелораненого, не способного говорить»» (Чуйков В. И. Сражение века. М., 1975).
Бой за элеватор
Сталинградская битва, длившаяся с 17 июля 1942 по 2 февраля 1943 года, явилась крупнейшей сухопутной битвой Второй мировой войны. По приблизительным подсчетам, потери обеих сторон в этом сражении превышают 2 млн человек.
Бои были такой силы, что на Мамаевом кургане потом несколько лет не могла вырасти трава, столько на него обрушилось огня и металла. По воспоминаниям ветеранов, летом 1942 года они наблюдали страшное, почти мистическое явление – исход десятков, сотен тысяч сусликов, сурков, полевых мышей и прочей степной мелочи с мест боев. Говорят, что продукты питания можно было сохранить только в металлической таре, всё остальное – вещмешки, коробки, деревянные ящики прогрызались, а всё съестное уничтожалось. Видимо, гул моторов, дрожание земли от тысяч ежедневных разрывов, а может быть какое-то шестое чувство заставило животных бежать живой лавиной на восток, к Волге, через которую они, конечно, не могли переправиться.
Наверное, на этом можно было завершить рассказ о судьбе моего родственника, но я хочу привести еще один отрывок из пришедшего в Троицк письма Валентины Ивановны Нефёдовой, долгие годы руководившей в Волгоградском сельхозинституте музеем 35-й стрелковой дивизии: «Вспоминаю рассказ ветерана дивизии Павленко Александра Андреевича о случае во время обороны сталинградского элеватора. Фамилию героя Павленко не знал. А рассказал нам это в 1972 году, когда мы были около элеватора. Он сказал, что боец-десантник тот был татарин, что он был учителем и тоже работал в школе. Потом попал в 8-й ВДК и стал десантником, так как корпус был воздушно-десантным. И три его бригады стали полками: 100, 101, 102, а корпус стал называться дивизией. А. А. Павленко говорил, что боец тот был добрым, детей любил, а его бойцы уважали. Это не мои, а его слова. В середине сентября (примерно 17–18.09) 1942 года немцы окружили элеватор и из 16 танков стали в упор расстреливать его. Через определенное время они стали забрасывать гранатами гарнизон элеватора, чтобы пойти в атаку. Боец (Исмаилов или другая фамилия), как и все его товарищи, стал перехватывать летевшие в них фашистские гранаты (они так делали на учениях) и бросать их назад, в их хозяев. Одна из гранат разорвалась в руках Исмаилова и изрешетила его мгновенно! Он сразу умер. Александр Андреевич Павленко говорил, что тот боец был постарше их, он был образованный и пользовался авторитетом. Но откуда он был родом, он не знал… А так как фамилия Гизатуллин несколько созвучна с Исмаиловым, я просто-напросто предполагаю, что, может, это был Ваш дядя?»
Действительно, многое из описаний этого бойца в письме Валентины Ивановны совпадает – возраст, образование (техникум тогда был редкостью), профессия и национальность, а фамилия за 30 лет могла стереться из памяти ветерана. Хочется верить, что это был наш дед. По крайней мере, из Подольского архива на наш запрос сообщили, что по документам 17 ВДБ за июль 1942 г., то есть накануне отправки на фронт, боец по фамилии Исмаилов не значится. Итак, архивы оказались неспособны нам помочь, ветеранов 100 полка, тем более 2-й роты его 3-го батальона уже нет в живых, остается ждать и надеяться, что, может быть, волгоградские поисковики когда-нибудь найдут солдатский медальон Б. С. Гизатуллина. Тогда мы узнаем – где точно покоится его прах.
У нас в семье хранятся документы, письма и награды трех участников войны, только один из них, кадровый офицер, дожил до Победы. А вот другой, брат моей бабушки, отслужил срочную и должен был ехать домой, но началась война, и он погиб в июле 1941-го. По дороге на фронт их эшелон попал под бомбежку. Но когда я собирала материал для исследования, папа попросил меня обратить особое внимание на некоторые моменты, о которых я, честно говоря, поначалу не думала. Чтобы было понятно, приведу цитаты.
Вот что пишет в своем письме ветеран дивизии, полковник юстиции в отставке Николай Иванович Афанасьев: «Работая (изучая документы 35-й ГСД) в архиве бывшего МО СССР, а также документы 62-й армии, Сталинградского фронта, – я имел возможность убедиться, как небрежно, безответственно и непрофессионально составлялись все виды документов, которые, кстати, находятся в ЦАМО в безобразном состоянии, а самое главное – не систематизированы по тематическому или хронологическому порядку. В этих условиях производить целевой поиск практически невозможно».
А вот впечатления Ивана Яковлевича Гончарова: «Впервые я посетил места боев на Рассошинских высотах в 1987 году. Хуторы Большая и Малая Рассошка, Власовка не возродились после войны. Видно, слишком много крови и железа приняла в себя за те десять дней россошинская земля. Только из 35 ГСД более двух тысяч воинов остались лежать в ней навечно. Но негостеприимным оказалось место их последнего упокоения. Не была увековечена здесь их память. В 1987 году я увидел кругом разрытые могилы, незахороненные останки. Земля по-прежнему была изрыта воронками, не смогла за полвека затянуть свои раны. Больно и грустно… Места захоронений по-прежнему не установлены и в порядок не приведены».
Все эти описания относятся к мирным, спокойным 70–80-м годам, когда регулярно и пышно праздновались очередные юбилеи Победы, проводились в связи с этим различные воспитательные мероприятия. Я думаю, что причина этого в пренебрежении к человеческой жизни, в том, что «цель оправдывала средства», а средствами были огромные массы людей, бездумно приносившиеся в жертву. Нельзя сказать, что ветераны-фронтовики этого не понимали. В своих воспоминаниях они с горечью говорят о том, что командование часто пыталось одержать победу не умением, а большой кровью, не военным искусством, а количеством солдат, брошенных в неподготовленную атаку.
И. Я. Гончаров пишет: «Наши войска терпели неудачи и потому, что в тот период господствовала ошибочная доктрина ведения преимущественно наступательного боя с превосходящими по вооружению силами противника, что вело к неоправданным потерям». Когда командир 35 ГСД полковник В. П. Дубянский доложил в штаб 62 армии, что части дивизии имеют потери более 70%, командный и политический состав выбыл на 90%, командарм В. И. Чуйков ответил: «Резервов у меня нет. Пополнения не будет. Когда получу – подброшу. А сейчас – стоять насмерть!» Но откуда же взяться резерву, спрашивает И. Я. Гончаров, если пять дивизий бездумно оставили в окружении под Калачом в начале августа, три дивизии – под Трёхостровкой в середине августа? А чего стоит нескоординированное наступление 4 и 16 танковых корпусов, и сколько было в августе таких бездарных наступательных операций!
Одной из причин неудач в августовских боях под Сталинградом стал известный приказ Верховного Главнокомандующего № 227 от 28.07.1942 г. под названием «Ни шагу назад!». По мнению Ивана Яковлевича, этот приказ сковал творческую инициативу военачальников, снял с них ответственность за неудачи, за бесцельную гибель частей и целых дивизий. Но ведь так было не только в августе 42-го и не только под Сталинградом. Это горький урок для нашей страны.