Ирина Щербакова о воспоминаниях Ганса Магнуса Энценсбергера
Ганс-Магнус Энценсбергер – знаковая фигура для немецкой литературы с конца 1950-х годов, сопоставимая с Петером Вайсом, Гюнтером Грассом, он – один из идеологов поколения 1968 года. Его биография характерна для левых интеллектуалов этого периода. Родители были связаны с НСДАП, отец являлся довольно важным почтовым чиновником в нацистской Германии. Ганс- Магнус был, естественно, членом Гитлерюгенда. Потом, правда, его исключили – за какой-то проступок. Детство в нацистской Германии наложило серьёзный отпечаток на его последующее творчество и интеллектуальный поиск. После войны он изучал литературу и философию в немецких университетах Германии и в Париже. Характерно его увлечение романтиками, вылившееся в диссертацию, – это было связано с желанием отделить настоящую традицию немецкого романтизма от той фальшивой «народности», которую вытягивали из нее идеологи национал-социализма.
Энценсбергер известен в первую очередь как «лирический голос» поколения 68-года, и как публицист и эссеист. Он входил в знаменитую «группу 47», объединившую практически всех демократически настроенных западногерманских писателей, стремившихся к обновлению Германии и к «расчету» с нацистским прошлым. Эта группа оказала большое влияние на литературный процесс.
Вышедшая в минувшем году книга воспоминаний Энценсбергера называется «Tumult», лучше всего это перевести, пожалуй, как «Брожение». Энценсбергер ярко описывает бурные шестидесятые – немецкую политическую и интеллектуальную жизнь 1960-х, свои впечатления от жизни на Кубе и поездки в СССР.
В Советский Союз он ездил несколько раз. В первый раз в 1963– в составе делегации западных писателей, прибывших на Конгресс, проходивший в Ленинграде – железный занавес в хрущевскую оттепель давал уже небольшие трещины. Во второй раз его везут по «классическому пути» для западных туристов – из Москвы в новосибирский Академгородок и потом на Байкал. Его зарисовки тогдашней советской жизни , как мне кажется, довольно точны и представляют несомненный интерес. Он встречается с многими людьми из литературной среды круга, оказывается в числе литераторов, приглашенных на дачу к Хрущеву в Гагры. Всё это разворачивается на фоне яркого романа с Марией Алигер, дочерью Александра Фадеева и Маргариты Алигер, которая стала его женой.
Несколько глав посвящены Германии эпохи становления «поколения 1968» и бурных студенческих волнений. Сам Энценсбергер в 1960-х годах стремительно «левеет», всё более радикально отрицая ценности буржуазного общества. Однако при своей левизне он сам не уходит в протестную деятельность, оставаясь как бы над схваткой. С некоторой иронией он описывает своего брата Ульриха, основавшего первую немецкую коммуну, не без восхищения описывает лидера левых – Руди Дучке. Он подробно рассказывает, как менялась его собственная позиция в отношении активистов RAF – от настороженной вначале до полного неприятия после окончательной радикализации движения.
В 1968 году он на несколько месяцев уезжает на Кубу. Ему был интересен новый социалистический эксперимент. Энценсбергер дважды встречается с Кастро и остроумно описывает лидера революции. Ему удаётся передать несколько постмодернистскую атмосферу социалистической Кубы – сочетание разрушающегося традиционного места отдыха богатых американцев, и картонного мира создаваемой Кастро коммунистической системы. Интерес представляют и его описания последних островков независимой интеллектуальной жизни «острова Свободы». Судьба художников и писателей, которых он упоминает, почти всегда трагична: они погибают, уезжают из страны.
В целом эти воспоминания представляют интерес, как вполне точный и критический взгляд прожившего долгую жизнь интеллектуала и на эпоху левых заблуждений, и на процесс расставания с иллюзиями.
Отрывки главы «Наброски о первом знакомстве с Россией (1963)»
Перевод: Никита Ломакин
Ленинград
…Вот и предыстория того, как я августовским вечером (помню, что это была суббота) приземлился на русском самолёте в Ленинграде. Туда уже приехали Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Натали Саррот, Ангус Вильсон, Уильям Голдинг, Джузеппе Унгаретти и Ганс Вернер Рихтер. Писателей Востока представляли Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Константин Федин, Александр Твардовский, Евгений Евтушенко, Ежи Путрамент из Польши и Тибор Дери из Венгрии. Из ГДР кто-то догадался пригласить некого Ганса Коха, про которого было известно лишь, что он был секретарём Союза писателей ГДР…
Я никогда до того не бывал в России и не был знаком с местными порядками и обычаями. Поскольку Союз писателей был правительственной организацией, мы считались иностранной делегацией, если не сказать гостями государственного уровня…Официальной темой для дискуссии на Конгрессе была объявлена «Проблема современного романа». И что тут делать мне, человеку, не написавшему ни одного романа?..
Но конгресс в конечном итоге – это всего-навсего конгресс. Поэтому мы с Костей [Константином Фединым] пытались сбежать с него при любой возможности. Впрочем, время для таких прогулок было строго ограничено. Мы видели броненосец «Аврору», принимавший участие в русско-японской войне 1904/1905 годов. На мачте лениво висел красный флаг. Сам корабль показался мне маленьким и весьма потрёпанным временем. Затем нам удалось быстро посмотреть Зимний дворец, место, где в ноябре 1917 года в ходе восстания (а по мне, так путча) пришли к власти большевики, и золотую иглу Адмиралтейства. Большего увидеть нам не было позволено…
В последний вечер обстановка была более разряжена. Думаю, что к этому приложил руку Евгений Евтушенко, который был на три года младше меня и, конечно, был в курсе ночной жизни Ленинграда. Место, куда он нас привёл, было бывшим фабричным помещением, своего рода лофтом. Там играла группа, которая не только знала толк в свинге и дреере, но и переняла с Запада новейшую моду. Стиляги с удовольствием выставляли напоказ свои кожаные куртки и настоящие (или поддельные) голубые джинсы. Пока старшее поколение тихо, но настойчиво напивалось, сцена оказалась занята молодёжью, танцевавшей твист до рассвета. Лишь позже я понял, каким образом они оставались в курсе происходящего на Западе. Своим знанием песен Элвиса Пресли и Beatles они были обязаны передачам радио «Свобода» и русской службы BBC. Эти ребята прекрасно знали, как при помощи коротковолнового приёмника обвести вокруг пальца советские глушилки.
Путешествие на «Красной стреле» и Москва
В следующий вечер мы отправились в Москву на знаменитой «Красной стреле». Этот спальный поезд предоставлял крышу над головой в том числе и лишенным собственного дома парам, едва ли имевшим возможность ухватить несколько счастливых моментов в их тесных квартирах. Каждое из двухместных купе поезда было не только вполне комфортабельным и уютным благодаря большой ширине колеи, но и укромным: билеты продавались без учёта семейного положения пассажиров. То, что путешествие длилось десять часов, всех вполне устраивало.
В Москве «делегаты» (никем, по правде, не делегированные) сразу по приезду были приняты под опеку. Нас поселили в гостинице «Москва», располагавшейся почти у Красной площади, напротив Кремля. Посетители входили в схожее с коробкой здание через большой и плохо освещенный зал, уставленный огромными креслами. В углах этого зала висели мегафоны, день и ночь ретранслировавшие торжественную хоровую музыку. Скрипящие и вечно переполненные лифты доставляли гостей на девятый этаж, где полная вахтёрша вносила посетителей в книгу и следила за тем, чтобы никто не оказался в чужом номере.
В нашу программу входил также «Международный фестиваль поэзии» в Доме профсоюзов. Мероприятие получилось многоязычным и непонятным публике. Более интересным оказалось личное приглашение Ильи Эренбурга. Его квартира на улице Горького была столь грандиозна, что на ум приходили приёмы в домах на Парк Авеню или Рю де Варенн. Стены украшали произведения искусства классического модерна – тут был Матисс, там – Брак и Вламинк. Шампанское подавали служанки в белых чепчиках, чёрных блузках и белых фартучках. На месте были и подносы с канапе и птифур. Попытка возродить давно ушедшие буржуазные времена удалась хозяину вечера обманчиво легко. Я расспрашивал его на французском о времени, которое он провел в Париже, когда он встречался с Пикассо, Модильяни, Аполлинером в Монпарнасе, а с Диего де Ривера – в Ротонде, и о его приключениях в охваченной гражданской войной Испании. Он и в самом деле был человеком, которое многое пережил, но ни разу не был сломлен. Должен признаться, что он мне понравился намного больше, чем Константин Симонов, также присутствовавший среди гостей. Тот выглядел, как владелец швабского завода по производству станков, очень самоуверенно и сдержанно. Между делом я узнал, что он ездил на выходные на личной машине в свои охотничьи угодья в Сибирь. Всё это делало Эренбурга более симпатичным – его размышления были интересными, а политические цели – определенными…
Встреча с Хрущевым в Гаграх
…Дверь открывается и выходит владелец дома – медленно, маленькими шагами и покачивая руками. Старый человек, который едва справляется с собственным телом. Его спокойствие выражает скорее терпение, чем предвкушение радости встречи. Стоит только ему остановиться, начинается церемониал из представлений, рукопожатий, объятий, отдающий немного любительским театром. Режиссура не лишена импровизации, смех искренний. В жестах есть что-то неестественное. Имена и языки гостей – чужие, ещё более необычен их образ жизни. Это интеллектуалы, люди со склонностью к независимым суждениям и иронии. Уважение, которое показывают эти люди, может скрывать высокомерие, возможно, враждебность. Посещение длится долго. Они – мучители.
Он встречает их не без достоинства. Крестьянская элегантность, присущая ему, не ограничивается вышитой рубашкой. Она позволяет справится со многим – например, с тайной насмешкой, с которой на него поглядывают. В помощь ему и дом, парк и окружение. Люди из другого мира изучают их, быстро оглядывая боковым зрением, кивают современной архитектуре, с завистью обнаруживают благоухающие деревья и длинный безлюдный пляж. Владелец дома проникается гордостью. Он указывает на стеклянную стену, которая под действием скрытого мотора отъезжает в сторону.
Он выходит практически без телохранителей. Посетителей не обыскивают. Эта смелость вселяет симпатию, он держится по-свойски. Комнаты слишком большие для человека, в них обитающего. У него отсутствует инстинкт накопителя. Маленькие предметы, которые не мог предусмотреть ни один архитектор, выбиваются из общей картины: убогие настенные часы, неуместная розовая пепельница. Сам дом слишком тщательно убран, он не заметит отсутствие жильца и как будто бы предлагает себя любому из его преемников. Хозяин не позаботился о том, чтобы самостоятельно выбрать древесину. Мебель – из самой дорогой серии комбината, её в той же расцветке можно встретить в столичных гостиничных залах…
Каждый из сидящих за столом говорил по три минуты. Благодарность, хвалебные слова – их заверения слишком радужные, слишком откровенные. Адресат им не доверяет, у него абсолютный слух… Единственным, выказавшим долю мужества, стал поляк Ежи Путрамент – он попросил большей свободы действий для советских авторов.
Уже во время этой сцены у меня возникло ощущение, что хозяин превосходит своих гостей. Не они ли (в большинстве своём) ещё в автобусе, облаченные в свежие рубашки и придавленные галстуками, в странном возбуждении обсуждали протокольные тонкости. Хозяину этого не требовалось – он был убежден в своём положении.
Это проявилось сразу после того, как миролюбивые парадные речи писателей подошли к концу. Краткий момент неловкости. Затем первый секретарь ЦК застенчиво поднялся и заговорил. Переводчики заёрзали на стульях. Почти извиняясь, он произнёс, что хотел бы сказать лишь пару слов. Он начал неуверенно…
Последовала пятидесятиминутная речь, в которой все логические и тематические связи были перемешаны друг с другом. Он начал тихо, почти запинаясь, затем всё более распаляясь, сыпал примерами и анекдотами, говорил быстрей и быстрей, разворачивая темы непредсказуемым образом, и вдруг неожиданно остановился. Часто казалось, что он сам удивлён тем, что только что произнёс. Ему не хотелось вернуть слова назад, но он и не мог оставить сказанное просто так. Что сказать дальше – он мог и не знать, но был убеждён, что что-то подвернётся. Терпение! В чём ему было сложно отказать, так это в терпении. Он ждал, скрестив руки, пока другие нервничали, что оратор потерял нить. Тридцать секунд. Затем новое предложение. Он выходил из затруднения таким образом, о котором никто и подумать не мог. Связь между его идеями можно было либо угадать постфактум, либо отказаться от её поиска, ассоциации поражали неожиданностью. Обезоруживающая, неслыханная наивность?..
… Казалось бы без всякой на то причины хозяин перешел на тему Венгрии. Никто до того не упомянул о восстании 1956… «Если бы наше вторжение было ошибкой, я был бы главным виновником. Однако сейчас, семь лет спустя, каждый может увидеть: оно не было ошибкой».
Он взял быка за рога, и, вместо того, чтобы скрывать, подчёркивал все спорные моменты своей политики. У меня создалось впечатление, что он был обижен осторожностью гостей и их стремлением приспособиться. Определённо, присутствующие что-то хотели от него – «свободы манёвра» для советских авторов, путешествий заграницу, выставок, возможностей публикации. Но, возможно, и он что-то хочет от нас – публицистической поддержки его определения мирного сосуществования и его инициатив по разоружению. Однако он не замедлил представить нам самую тёмную главу его правления. Рана Венгрии до сих пор не начала заживать. Хрущев выставлял напоказ то, что следовало бы скрывать. Он пытался переубедить не столько нас, сколько самого себя. В отличие от Вигорелли, Унгаретти и Суркова, наш хозяин не пытался строить хорошую мину. И значило это только то, что он уважал нас больше, чем мы его…
Речь закончилась неожиданно – оратор решил, что сказал уже довольно, не заботясь о заключительных словах и их эффекте (достичь его легко можно было бы, ввернув пару стандартных фраз о мире, будущем и прогрессе). Аплодисменты – вежливые, но скудные. Все поднимаются и отправляются на прогулку.
Очень жарко, гости страдают в своих тёмных костюмах. Хозяин приглашает всех искупаться. Ему и самому хочется опуститься в воду. Посетители приехали без купальных костюмов. Протокольное замешательство, растерянность и нежелание. Как можно купаться обнаженным (этот выход предложил глава государства), к тому же и на глазах у автора «Второго пола»? Уж лучше усесться на ступенях, осторожно болтая, в то время как хозяин переодевается в одном из двух пляжных домиков. Лишь Вигорелли, какой-то неизвестный автор и я захотели искупаться. Мы направились ко второму домику и обнаружили там приготовленные для хозяина и по его мерке трое плавок. Их убогость не казалась уже необычной. Плавки доходили нам до колен. Свои мне приходилось придерживать на себе двумя руками. Десять минут в Черном море были, быть может, самыми приятными за весь день и для нас, и для хозяина. Лишь телохранитель в лодке, всегда готовый спасти своего господина, проявлял беспокойство за нас…
После кофе русскому поэту Александру Твардовскому удаётся провернуть блестящий ход… Он читает продолжение своей эпической поэмы – «Василий Тёркин на том свете». При Сталине о публикации этого текста нельзя было и думать, даже после «оттепели» цензоры посчитали его печать слишком рискованной. Автору было предложено «переработать» текст, от чего тот воздержался.
Редакция, которую Твардовский принёс с собой, показывала, откуда брались опасения цензоров. Бравый солдат, воскрешающий в памяти образ Швейка, встречается в загробном мире с теми же отношениями, которые царят в Советском Союзе. Напрасно ищет он места, где можно было бы отдохнуть. Когда он захотел пожаловаться, ему сообщили, что это невозможно, потому что все здесь живут довольно и счастливо и заботится об этом тайная полиция. Для тех, кто ведёт себя образцово, предусмотрена особенная привилегия – отпуск в буржуазном аду…
Конечно, иностранцам не было понятно, о чём идёт речь, но хозяин дома слушал внимательно и не остановил пятидесятиминутное чтение. Время от времени он выглядел озабоченно, несколько раз он, казалось, был близок к недовольству, «поэтические места» утомляли его, но перед шутками он не мог устоять. После окончания чтения он довольно долго молчал, после чего сухо сказал «хорошо». Для советского писателя это было главным результатом встречи, тщательно продуманный и спланированный манёвр обернулся успехом…
Дополнительные материалы:
- Hans Magnus Enzensberger-Projekt – каталог произведений Х. М. Энценсбергера