История памяти об одной из самых трагических страниц Отечественной войны – о блокаде Ленинграда многие годы была полна белых пятен. Это история замалчиваемых цифр и фактов, цензурных запретов и фальшивой героизации. Достаточно сказать, что музей обороны Ленинграда, в основу которого легла выставка «Героическая оборона Ленинграда», открытая ещё во время войны, в 1949 году был на многие годы, фактически до начала перестройки, закрыт. Запрещённая память о том кошмаре, который выпал на долю ленинградцев в течение 900 дней блокады, начавшейся 8 сентября 1941 года, стала частью репрессивной политики сталинского руководства по отношению к ленинградским писателям и литературным журналам в 1946 году, а позже и к партийным и советским руководителям Ленинграда. Руководство музея обороны Ленинграда было обвинено в том, что оно «насаждало миф об особой блокадной судьбе Ленинграда», «неадекватно выпячивало роль Ленинграда и „принизило роль товарища Сталина в обороне города“. Музей был закрыт, больше половины экспонатов было уничтожено и снова открыт лишь в 1989 году.
Лишь 11 лет спустя, во время хрущёвской оттепели, в 1960 году в Ленинграде был открыт, наконец, мемориальный комплекс на Пискаревском кладбище, где похоронена большая часть умерших от голода во время блокады (по неточным данным около 470 тысяч человек). Именно там в камне были высечены слова поэтессы Ольги Берггольц «Никто не забыт и ничто не забыто». Но эти слова Берггольц (ставшей во время блокады «голосом Ленинграда», ежедневно обращавшейся по радио со своими стихами к жителям города), написанные ею в полемике с теми, кто стремился к забвению и вытеснению трагической памяти, превратились в удобную формулу брежневской эпохи. Эта формула в соответствии с советскими идеологическими стереотипами расшифровывалась как «героический подвиг защитников Ленинграда».
Всё, что выходило за рамки этой формулы, весь ужас существования «блокадного человека» подвергалось строгой цензуре. Только в конце 70-х годов была впервые напечатана «Блокадная книга», подготовленная двумя известными советскими писателями – Даниилом Граниным и Алесем Адамовичем, которые несколько лет собирали дневники, письма и воспоминания очевидцев о блокаде. Конечно, в условиях тогдашней цензуры многое из собранного материала не было включено в книгу: «Были истории настолько страшные, что мы не решились использовать их, и до сих пор они не опубликованы», – писал впоследствии Даниил Гранин. По требованию цензуры из книги были изъяты наиболее демифологизирующие приглаженную картину эпизоды, рассказывающие о жестокости, о мародерстве, о равнодушии властей. Тем не менее, эта книга явилась первым собранным коллективным свидетельством, прорвавшим стену молчания, которая скрывала страшную картину блокадной повседневности. Характерно, что «Блокадная книга» была опубликована в 1979 году лишь в Москве, и вплоть до перестройки её боялись печатать ленинградские издательства.
Лишь перестройка дала возможность историкам познакомиться с закрытыми архивами, осуществить проекты по широкому опросу свидетелей, которые впервые получили возможность сказать о том, о чём молчали все эти годы. Были опубликованы знаменитые «Записки блокадного человека» Лидии Гинзбург (1988), показывающие – где именно проходит граница «человеческого», за которую люди не заступают, что остаётся в человеке в момент таких страшных испытаний, как выстраиваются отношения в семье между людьми, когда речь идёт о «голом» выживании.
Только в годы перестройки стало, наконец, возможно говорить о так называемых белых пятнах и запретных сюжетах в истории блокады. Это, конечно, прежде всего факты, которые, которые замалчивались советским руководством, потому что свидетельствовали о грубейших ошибках и просчётах, усугубивших страшную трагедию Ленинграда. Это не только просчёты в обороне города, но это и сокрытие правды о катастрофической ситуации на фронте, это очень плохо организованная или фактически не организованная эвакуация мирного населения, прежде всего женщин и детей. Как это было и во многих других случаях, власти страшно боялись, что их обвинят в «паникёрских» настроениях, поэтому старались всячески пресекать эти настроения среди населения. Уговаривая себя, что враг не сможет подойти к Ленинграду, они даже строительство оборонительных рубежей организовали очень плохо. А ведь уже в июле, августе 1941-го не только была оккупирована Прибалтика, но в августе немцы были уже в Новгороде. Всё это привело к тому, что по мере того как вокруг Ленинграда сжималось кольцо, в город стекались, убегая от наступающей немецкой армии жители из Новгорода, Пскова, Прибалтики, и конечно, районов, расположенных уже в непосредственной близости о города. В своём дневнике, который Ольга Берггольц вела в эти дни (он был опубликован впервые лишь в 2010-м) она пишет о трусливой бездеятельности властей:
«Жалкие хлопоты власти и партии, за которые мучительно стыдно. Как же довели до того, что Ленинград осаждён? Киев осаждён. Одесса осаждена.. Ведь немцы всё идут и идут, артиллерия садит непрерывною. Не знаю, чего во мне больше, ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью к нашему правительству. Это называлось „мы готовы к войне“. О, сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи!»
Всё это привело к тому, что к началу блокады в городе оказалось примерно 2 миллиона 700-800 тысяч человек. И эта цифра связана с очень важным искажением фактов, которое продолжалось многие годы, когда намеренно занижалось число погибших от голода. По официальным советским данным эта цифра не должна была превышать 600 тысяч.
Сейчас опубликованы и рассекречены статистические данные по смертности в Ленинграде, которые поражают:
с 1 по 10 декабря 1941 года умерло 9 541 человек. С 11 по 20 декабря – 18 447 человек. С 21 по 25 декабря – 11 085 человек. В феврале 42-го за сутки умирало, в среднем, 3 200 – 3 400 человек.
Многие исследователи сегодня считают, что реальная цифра погибших от голода превышает миллион. К тому же, многие из тех, кого позднее в 1942-ом- 1943-х годах эвакуировали из города, умерли уже на так называемой Большой земле. И конечно, эти цифры свидетельствуют о том, что власть не смогла, не захотела и не успела сделать.
Под запретом в советское время находились документы и свидетельства, говорившие о страшных вещах, сопровождавших массовой голод: о воровстве, грабежах, о неоднократных случаях каннибализма, да и просто о том , что происходило с человеком, с его психикой, с его чувствами и поведением. Противоречивость ленинградской памяти о блокаде заключается ещё и в том, что сохранилось огромное количество свидетельств, дневниковых записей, писем, это одно из немногих событий в истории Отечественной войны, которое описано буквально по дням. Но только в самое последнее время появились исследования, авторы которых освободились от страха – мешавшего прикасаться к вещам столь трагическим, преодолевать включавшийся автоматически механизм самоцензуры. Ведь блокадная повседневность, какой она предстаёт перед нами со страниц опубликованных сегодня дневников и писем, оказывалась исключительно бесчеловечной и жестокой. И она противоречит сложившемуся в советское время канону в изображении блокады.
Не надо забывать и ещё об одной важной вещи – о так называемом статусе блокадника, подтверждение которого давало и даёт в сегодняшней России некоторые льготы. Очень часто этот статус невозможно получить, потому что сплошь и рядом невозможно найти соответствующие бумаги и доказательства. Поражает и не адекватность этих льгот перенесённым страданиям. Но мы часто сталкиваемся именно со стороны бывших блокадников с вытеснением пережитого, с поддержкой советского героического мифа, который насаждают очень часто ветеранские организации, в том числе и объединяющие бывших блокадников. Всё, что разрушает этот миф, наталкивается на неприятие, на обвинения в антипатриотизме, в очернительстве, в умалении значения Победы.
Именно поэтому попытка глубоко и правдиво показать блокаду, разобраться с тем, что происходило с памятью, – возможно до сих пор одна из самых трудных задач в истории Отечественной войны. И тем не менее, созданные в последнее десятилетие книги, документальные фильмы (я прежде всего имею в виду книги Никиты Ломагина, Сергея Ярова, документальный фильм Сергея Лозницы «Блокада», недавно найденные дневники и свидетельства), свидетельствуют о том, как важно увидеть повседневную жизнь ленинградца-блокадника во всей сложности и противоречивости. Только тогда мы можем представить и глубину тех испытаний, которые ему пришлось перенести, и цену, заплаченную за то, чтобы не только выжить, но и сохранить человеческое достоинство.
Ирина Щербакова
По теме:
- Об издании дневников Ольги Берггольц / беседа с Ириной Щербаковой // urokiistorii