Рассказ “Детские картинки” в первом цикле “Колымских рассказов”, зажат между двумя другими как будто бы более значимыми рассказами – он расположен между “Шерри-бренди” и “Сгущенным молоком”. Выстроенный порядок рассказов у Шаламова играет чрезвычайно важную роль – из “Шерри-бренди” в “Детские картинки” переходит размышление о работе искусства в лагере, из “Детских картинок” в следующий рассказ мигрируют носки.
В ряду других рассказов “Детские картинки” выделяются и особенностью своей композиции – это история с элементами того, что Дмитрий Нич называет шаламовской “медитацией” – своеобразным сюжетным отступлением, передышкой в генеральном колымском повествовании. В “Детских картинках” никого не убивают, никто не умирает (по крайней мере ничья смерть, как процесс, не завершается внутри рассказа), нет речи о пытках или о столкновениях со страшным миром блатных.
Герой-автор истории описывает легкий, “хороший” лагерный день: простая “блатная” работа – пилка дров на циркулярной пиле, “удача” – мусорная куча, в которой можно разыскать нечто необходимое для существования в лагерном мире. И, наконец, сама находка – детская тетрадь с рисунками. Рисунки ненадолго возвращают героя в его собственное прошлое, которое сопоставляется с его настоящим, пропущенным однако через зрительную и художественную перспективу детского взгляда. Наконец, тетрадь отправляется обратно в мусор – в местном мире она абсолютно бесполезна.
Детский стиль
В шаламовской декларации новой прозы – она есть “сам бой”, а не “его описание”. Так и рассказ, названный “Детские картинки”, как будто бы повествующий о найденной на помойке тетрадке, прежде всего и является серией “детских картинок”. Шаламов всегда пишет экономно, ясно, редуцированно – избегает длиннот и темных мест. В “Детских картинках” этот стиль переосмысляется с новой стороны – все эти приемы внешнего “опрощения” в поэтике играют роль своеобразного детского взгляда на действительность. Мир прост и ясен. Мы пилим дрова, мы голодны, мы устали, мы ищем в мусорной куче, чего бы выменять на хлеб или табак. Мир, вокруг нас, поддерживает в нас то же ощущение простоты – лагерная охрана нетвердо знает таблицу умножения, ей проще водить заключенных пятерками – иначе запутаемся.
Тщательно подобранные метафоры в первой части рассказа (до обнаружения тетрадки) поддерживают то же впечатление детского, “инфантильного” мира, где даже “природа в сговоре с теми, кто привез нас сюда” и потому замерзшая лиственница колется так легко.
Основные цвета
Если главный способ описания этого мира – редуцировать его, съежиться до состояния маленького ребенка, то что бы нарисовать его, нужны особые цвета. В очень небольшом по объему рассказе, различные цвета упоминаются 18 раз. Если читать рассказ в рукописи – видно, что колун стал “синеватым”, а его ручка “желтой” после первой правки (эти слова вставлены) – еще раз подчеркивая сознательность работы с цветом в тексте.
Синий (а также “синий-синий” и “синеватый”) встречается в “…картинках” 7 раз, желтый – 3 раза, красный (алый) – 1 раз. В теории колористики, это – основные цвета, из смешения которых получаются все остальные. Рисунки в тетрадке, повторяет Шаламов, чисты и ясны – в них нет полутонов. Но они же и адекватны окружающей героя реальности – здесь всё просто, каждой краске – своё место. Это не вычурный мир Матисса (“и Гогэна”, добавляет Шаламов в рукописи – однако из машинописи это второе сравнение выкидывает). В отрицании с некоторым намеком на утверждение, он говорит, что импрессионисты ориентировались на свое чувства цвета, а ребенок рисовал просто, просто то, что видел, ничего не скрывая и не субъективируя.
Синий – главный “холодный” цвет палитры, связан с бескрайним небом, неограниченным пустым пространством, величиной огромного мира, на фоне которого человек кажется маленьким и потерянным. Желтый – “теплый” цвет в той же цветовой теории отвечает за замкнутые пространства, ощущение стиснутости и ограничения. Это цвет лагерных построек, цвет заборов. Только колун, которым заключенный бьет по дереву, объединяет два эти цвета вместе – “синеватый” наконечник на “желтой” ручке.
Бог из мусорной кучи
Детский мир в картинках из тетрадки предвосхищает появление последнего недостающего элемента в этой истории – легенды, сказки о Боге, который был молодым, когда создал этот северный мир. Поэтому мир так прост, объясняет рассказчик – в нем так мало растений и так мало цветов. “Детский мир надоел богу, и он закидал снегом таежное свое творенье и ушел на юг навсегда”. Вот как появился этот мир из детской сказки. Бог здесь больше не живет. Это разлюбленное, богом забытое место.
Единственное занятие, оставшееся здесь для свободного времени – копаться в мусорной куче, стремясь найти что-то необычное ради собственного выживания. Вот куча мусора действительно устроена сложно, у нее есть своя семантика, это своеобразная деконструкция мира местной культуры. Палимпсест. Замерзшие куски котлет, промороженный хлеб, носки. В шахматные носки будет одет (обут?) герой следующего колымского рассказа – предатель Шестаков.
При разборе кучи кому-то везет больше, кому-то – меньше. Если самое ценное – носки, достаются другому (их можно зашить и выменять на провизию), то герою достается нечто бесполезное – детская тетрадь. Сюжеты ее рисунков отправляют его в мир собственного детства, в тот самый мир “смещенных масштабов”, где серый волк на рисунке больше елей, мир, кочующий в колымском цикле из рассказа в рассказ. Но нужно ли здесь герою его собственное детство? Уместно ли здесь вспоминать о нем? Разумеется, нет – считает рассказчик, оно никогда не вернется, и ни следа его нет в рисунках в грозной детской тетради. Эта тетрадь с рисунками – небольшое произведение искусства, никому не нужное в этом простом и жестоком, редуцированном до полной простоты и ясности мире. Его не пустишь даже на самокрутки. Сам Шаламов, к слову, писал рассказы карандашом в школьных тетрадях, рукопись “Детских картинок” – в небольшом наборе картинок ниже.
