Автор: Галина Сафонова г. Волгоград
Научный руководитель: С. В. Воротилова
У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают – кому позор,
кому бесславье, а кому бессмертие.
Роберт Рождественский
Есть такие события в истории страны, которые в какой-то степени оказывают влияние не только на тех, кто непосредственно в них участвует, но и на тех, кто потом оказывается рядом. В жизни нашей семьи таких краеугольных событий было три: Октябрьская революция, Великая Отечественная война и война в Афганистане. Что касается первых двух событий, то, наверное, любой наш соотечественник мог бы назвать их в качестве поворотных в своей семейной истории. Через Афганскую войну прошло 620 тысяч советских военнослужащих.
Моя работа посвящена судьбе моего отца-«афганца», Александра Анатольевича Сафонова. К этой работе я шла долго, почти десять лет, с 2002 года, с того момента, когда умер мой отец. Мне тогда было восемь лет. Я по-детски, конечно, многого не понимала, задавалась вопросом, почему он так рано ушел из жизни? Почему именно он?
Последние три года я серьезно занималась генеалогией. Я восстановила свою родословную по разным линиям до пятого и седьмого колен, описала много биографий моих предков. Судьба отца стала темой отдельного исследования.
Источниковую базу составили устные рассказы моей мамы Елены Борисовны Сафоновой, моей бабушки по материнской линии Александры Владимировны Сафоновой, моей сестры Александры Сафоновой, документы семейного архива (всего 69 документов), ряд книг и журнальных статей. В процессе работы мы также обращались за консультациями к специалистам по военной истории. Большую услугу нам оказали также возможности интернета. Во Всемирной паутине мы нашли много полезных справочных материалов, а также смогли вступить в контакт с бывшими воинами-«афганцами». Особенно продуктивным было общение с Григорием Ионица, который в прошлом был заместителем командира взвода в/ч 96699. Некоторую информацию мы получили также благодаря запросам в Волгоградский военкомат.
Афган
Мой отец ушел из жизни, когда мне было всего 8 лет. Для меня, наверно, как для каждого, папа – самый важный человек. Он самый сильный, самый правильный. Наша мама всегда поддерживала в нас с сестрой эту веру. И только, повзрослев, я стала понимать, что судьба моего отца на самом деле была очень трагичной, что она могла сложиться совсем иначе, если бы ему не довелось служить в Афгане. Размышляя над этим, я подумала о том, что очень далекие события истории, на первый взгляд никак не связанные с историей твоей семьи, вдруг неожиданно оказываются очень близкими и начинают «переписывать» сценарии судеб твоих близких.
Так, далекая история далекого Афганистана вдруг стала значимой для нашей семьи. Именно поэтому, я включила в свою работу небольшой экскурс в историю этой страны.
В конце 1970-х Афганское государство представляло собой многоукладное общество, раздираемое многими противоречиями: политическими, религиозными, кланово-племенными.
В 1973 году, во время визита короля Афганистана Захир-Шаха в Италию, в стране произошел государственный переворот. Его осуществил родственник короля Мухаммед Дауд. Он провозгласил первую республику в Афганистане. Дауд установил авторитарную диктатуру и попытался провести реформы, большинство из которых провалились. В стране сохранялись острые межнациональные противоречия между пуштунами, таджиками, узбеками, хазарейцами, в состоянии острой конфронтации находились радикальные исламские и прокоммунистические силы. Религиозными вождями были отвергнуты нововведения правительства, основной причиной послужило нарушение законов ислама. Исламисты предприняли несколько восстаний, но все они были подавлены правительственными войсками. Правление Дауда завершилось в 1978 году Саурской революцией. Президент и его семья были казнены.
Главой государства и премьер-министром становится Нур Мохаммад Тараки, его заместителем – Бабрак Кармаль. По сути Саурская революция была антиклерикальной и антифеодальной. Но формально в Афганистане в качестве государственного строя был объявлен социализм. Новое руководство пыталось форсированными способами насадить социализм на многоукладную феодальную экономику, опираясь на опыт построения социализма в СССР и на его военную поддержку. Саурская революция стала прологом к гражданской войне в Афганистане.
Афганское руководство неоднократно обращалось с просьбой оказать военную помощь в подавлении мятежа путем ввода советских войск на территорию ДРА.
Решение было принято 12 декабря 1979 года после убийства Н. Тараки и прихода к власти Х. Амина, при котором развернулся террор не только против исламистов, но и против бывших сторонников Тараки. В Советском Союзе опасались, что Амин будет ориентироваться на США. В результате было решено готовить свержение Амина и замену его более лояльным к СССР лидером – Бабраком Кармалем.
Советская пропаганда ввод «ограниченного контингента войск» в Афганистан представляла как интернациональный долг. Пропаганда была довольно успешной: многие молодые люди призывного возраста идею прохождения службы в «дружественном Афганистане» восприняли с большим энтузиазмом.
Отрезвление произошло довольно скоро.
Советские офицеры и солдаты шли в Афганистан как освободители, а были встречены как оккупанты.
Мои близкие говорят, отец не любил рассказывать о службе в Афганистане. Но для нас, его родных, совершенно ясно, что его жизнь разделилась на две части: до и после Афганистана. Все новые проблемы он оценивал через сравнение с Афганистаном: «Вы живете здесь в Союзе, а вас бы туда, поняли бы, что это такое, что такое жизнь…»
Я должна сказать, что о службе в Афганистане и ее последствиях не любил говорить не только отец, но и мама, ей рассказы об этом давались с большим трудом. Только через несколько месяцев моей работы над темой она отдала мне пакет, состоящий из 34 документов, и решилась коснуться некоторых тем. Эти документы позволили мне не только установить некоторые неизвестные факты о службе отца, но и навели на новые размышления о последствиях участия в ограниченном контингенте войск в Афганистане.
Итак, благодаря сохранившимся документам, мы знаем, что «курсант Сафонов Александр Анатольевич с 1 декабря по 28 апреля 1981 года обучался в учебном подразделении войсковой части 96699 по программе подготовки: начальник р/ст (радиосвязист) Р-145БМ».
На одном из сайтов интернета нам удалось узнать, что военная часть 96699 находилась в Ашхабаде – в столице Туркмении. Там же, в интернете, удалось познакомиться с романом Андрея Семенова «Под солнцем южным», действие которого начинается с октября 1985 года. Автор самыми нелицеприятными словами отзывается об этой «учебке»: «Будь навеки проклята ашхабадская учебка! Чтоб ты сдох в жутких корчах, майор Маронов – пройдоха, пьяница и вор – командир в/ч 96699, доблестной учебки связи Первого городка Ашхабада. От всей души желаю тебе трибунала и бедной старости!» (lit.lib.ru/s/semenow_a/text_0010.shtml).
Какими бы словами вспоминал эту «учебку» мой отец? Теперь ответить некому.
Как бы то ни было, в ашхабадской «учебке» Александр Сафонов, согласно удостоверению, прошел политическую, специальную, техническую, строевую подготовку, ТСП, уставы советской армии. Экзамены были сданы на «хорошо». А вот физическую подготовку курсант Сафонов прошел к удивлению на «удовлетворительно».
В социальных сетях мы попытались найти сослуживцев отца. Для этого мы выложили информацию и разместили фотографии 1981 года, на одной из которых отец запечатлен с двумя молодыми парнями, а на другой – один. На этих фотографиях есть студийные надписи: «г. Небит-Даг» и «1981 г.». Ныне г. Небит-Даг называется г. Балканабат.
Сослуживцев отца нам найти не удалось. Однако запрос оказался небесполезным. Нашлись люди, которые поделились с нами интересной информацией. Так, замком взвода в/ч 96699, Георгий Ионица, объяснил нам, что «начальник р/ст р-145БМ» – «это связист, командир радиостанции малой мощности, в основном бронетранспортера, с комплектом маломощных радиостанций. В обязанности командира входит командовать экипажем, нести ответственность за бесперебойную связь и в случае необходимости заменить любого из экипажа. Экипаж состоит из 4 человек. Поскольку это маломощная станция, она находится непосредственно на плацдарме боевых действий или невдалеке от них. Хотя в Афгане везде боевые действия».
Таким образом, мы поняли, что служба отца проходила не на командном пункте, а на бронетранспортере, который находился рядом с боевыми действиями.
30 апреля 1981 года Александру присвоено воинское звание младший сержант. В этот же день младший сержант Александр Сафонов, р/тлг (радиотелеграфист) 3 класса, получил удостоверение классного специалиста Вооруженных сил СССР.
Благодаря учетной карточке, предоставленной Волгоградским областным военкоматом мы знаем, что Александр Сафонов с мая 1981 по ноябрь 1982 года проходил службу командиром отделения р-142 в/ч п. п. 52011. В интернете нам удалось установить, что в/ч 52011 – это 103 отдельный полк связи, который находился в столице Демократической Республики Афганистан – в г. Кабуле.
Как мы выяснили, командно-штабная машина (Р-142) обеспечивала ведение двусторонней радиосвязи с однотипными радиостанциями в любое время суток и года, как на стоянке, так и в движении.
В нашем семейном архиве хранятся два фотоснимка, сделанные во время службы Александра Сафонова в Афганистане. На одной из них – он в компании трех парней в летней военной форме: в легких гимнастерках с длинными рукавами под ремень с прямоугольной форменной пряжкой. На головах – характерные для летней формы пилотка и панамы. На заднем плане просматривается большая машина; предполагаю, что это и есть та самая командно-штабная машина Р-142, а перед нами – полный состав экипажа радиостанции.
На втором снимке мой отец запечатлен с двумя сослуживцами на фоне гор. Все трое в шинелях, в зимних шапках с кокардами…
Мой отец не оставил письменных воспоминаний, практически ничего не рассказывал близким о том, что он пережил в Афганистане. Как выяснилось, это распространенное явление.
Для того, чтобы понять, с чем пришлось столкнуться Александру Сафонову в Афганской войне, мы попытались найти частные воспоминания наших, российских «афганцев».
Первое, что, видимо, пришлось пережить нашим солдатам, это то, что их благородный порыв помочь афганскому народу был воспринят этим народом не только как ненужный, но и враждебный.
В воспоминаниях полковника запаса, участника афганской войны Виктора Баранца я прочла: «Нам говорили, что „за Черной речкой“ народ совершил революцию и страшно жаждет свободы. Враги со всех сторон наседают на него, и он просит помощи. Наш интернациональный долг – не дать затоптать молодые побеги афганской демократии… но растущее с каждым днем число человеческих жертв невольно заставляло задумываться: что же это за революция такая, если даже 120-тысячная вооруженная до зубов советская армада, поддерживаемая 20-тысячной афганской армией, который год не может справиться с горными бандитами?.. И тогда в голове рождаются не мысли о долге и об обязанности перед Родиной, а злющие тирады, ты проклинаешь всех, кто послал тебя на бестолковую и ненужную войну… Непонятная война – наихудшая из всех ее типов. Ибо жертвы, приносимые ей теми, кто идет на поле боя, руководствуясь ложной целью, бессмысленны. Самое большое преступление политиков – бросать свои войска в сражения, которых можно было избежать…» (Баранец В. Потерянная армия. Записки полковника Генштаба // Родина. 1999. № 2. С. 92).
Читая эти воспоминания, я думала о словах отца, которые донесла до меня моя мама. В них, как мне кажется, заключается то потрясение, которое он носил в себе многие годы. Оно связано с ощущением смерти, которое было всегда рядом: «Вчера стояли, разговаривали с ребятами, а сегодня выясняется, что они уже мертвы».
Николай Иванов, старший лейтенант ВДВ в 1981 году, об этом же написал: «Получилось быть свидетелем разговора двух солдат, которые готовили гробы. Они решали, какое количество гробов нужно приготовить. Решили остановиться на пяти, поскольку больше не понадобиться, место спокойное – „духов“ мало. Ну, разговор и разговор, мало ли о чем солдатам захотелось поговорить. И, только сделав несколько шагов, вдруг понимаю – ведь они эти гробы готовят заранее. Может быть, и для меня…» (Иванов Н. В Кабуле дождь // Родина. 1999. № 2. С. 68).
Все, кто прошел через Афганистан, говорят о том, что там они поняли, что не знали своего врага в лицо. Они, как советские интернационалисты, должны были защищать мирных жителей от исламских банд и группировок. Но как отличить моджахеда от мирного человека, который, может быть, действительно, нуждается в помощи? Вот и отец рассказывал: «Днем общение с жителями горных поселений проходило весьма мирно. А ночью пропадали наши ребята, после, если повезет, мы находили их тела… Либо ночью моджахеды обстреливали наш батальон, а днем приходили к нам за медицинской помощью, или еще чего…»
Еще о чем всегда говорят наши «афганцы» как о потрясении, это о зверствах, которые выходили за пределы понимания европейского человека. Традицией моджахедов была кровная месть за погибшего соплеменника. Виктор Баранец, в частности, описал традицию привязывать на шестах при могилах трехцветные ленточки, которые обозначали соответственно: зеленый – благополучное пребывание мусульманина в раю, красный – за погибшего еще не отомстили, белый – знак отмщения.
Моему отцу посчастливилось не попасть в плен, но такая возможность, конечно, была. Пленных, как собак, содержали в зинданах, ямах глубиной до 8 метров, использовали для ремонта трофейной боевой техники, некоторых пытались обратить в мусульманство и перетянуть на свою сторону.
Советским солдатам, попавшим в душманский плен, приходилось принимать ислам, для того чтобы выжить. Примером является распространенная форма обращения моджахедов, предлагающая окруженным советским войскам сдаться: «Мусульман, выходи, живой будешь! Шурави, сдавайся, не больно резать будем».
Советским «афганцам», воспитывавшимся в условиях государственного атеизма, на Афганской войне пришлось столкнуться с глубоко верующим противником. Восточные традиции и религиозный фанатизм проявлялись во всем поведении моджахедов. «Борцы за веру», как они называли себя, жили по особым канонам, отличавшимся от привычных норм. Смелость «духов», основанная на исламском фатализме и воле Аллаха, была специфически религиозной: погибнуть в бою, пролить кровь за веру – значит обеспечить себе путь в рай; к «неправедной» они относили бескровную смерть. В свою очередь, русские солдаты были для них не только чужеземцами, но и «кафирами» – «неверными», война с которыми была для душманов священной, под благословением Аллаха.
Для большинства советских людей подобная атмосфера была непривычна и неожиданна. К примеру, это скрупулезное соблюдение религиозных обрядов как душманами, так и правительственными войсками: посреди боя и «духи» и «сарбозы» (рядовые солдаты) дружно прекращали стрельбу, опускались на колени, чтобы совершить намаз. В такие моменты, наши солдаты сильнее всего чувствовали, что это война чужая.
Читая воспоминания наших «афганцев», я отметила, что у советских солдат и офицеров, воспитанных в духе атеизма, во время службы в Афганистане, появились и поддерживались разные мистические обычаи и верования, которые создавали психологическую опору и защиту: чтение молитв, ношение амулетов, соблюдение табу. Как вспоминал полковник Иван В., имела место целая система суеверных признаков, к примеру, «пуля заменщика ищет», то есть за два месяца до замены, человек старался не принимать активного участия в боевых действиях, насколько это возможно. В связи с этим появилось выражение: «лечь на сохранение». Также среди ребят-интернационалистов были традиции и обычаи в отношении памяти погибших. К примеру, сохранение заправленной постели, каких-то вещей и фотографии погибшего до 40 дней. Сюда же относится традиционный третий тост – за павших, когда встают молча и тост не произносится.
Интересно, что некоторые многовековые традиции с целью самосохранения менялись на прямо противоположные: до революции был обычай одевать перед боем чистое белье, означающий готовность предстать перед Богом. Однако, у солдат-«афганцев» было наоборот: «Перед боем не мыться, не бриться, белье не менять – иначе убьют!» Как вспоминал майор гвардии Павел П.: «перед боевым никто никогда не брился и не мылся, это было железно. Все носили тельники, это уже святое. А вообще был у нас девиз: Кому суждено быть повешенным, тот не утонет» (Сенявская Е. Что с Богами, то и с нами // Родина. 1999. № 2. С. 64).
Еще одной причиной переживаний в Афгане было недостойное поведение самих соотечественников. Так, полковник запаса Виктор Баранец в уже цитированных нами записках писал: «На той войне я неожиданно обнаружил жуткое соседство высокого мужества наших людей и самых низменных проявлений человеческой подлости. Кто-то прикрывал собой в бою командира, а кто-то ночью воровал автомат у сослуживца, чтобы выгодно загнать его местному духанщику и купить вожделенные шмотки с лейблом „левис“. Одни сгорали в БТРах, подорвавшись на мине, а другие прятали в тайниках этой искалеченной машины, отправляемой на ремонт в Союз, пакеты с наркотиками… Самые везучие уезжали домой невредимыми. Самые невезучие – в цинковом гробу или на костылях…»
И в Афгане не обходилось без дедовщины. Так, в письме Антона Балакина, написанном 10 декабря 1987 года, есть такие строки: «Здравствуй, мама!.. Все святое, чем я жил и дышал, у меня почти всё отняли. Командуют мной „деды“, таких дегенеративных поддонков я еще не встречал, сам стал, как поддонок… Очень сильно здесь гадят в душу, от чего душа обрастает коркой, становишься волком и воешь. Я не могу никак научиться воровать, хитрить и извиваться, но скоро научусь, всему научусь… Воды нет, ночью в х/б держат на морозе, днем в жару в шинелях, бытовых условий никаких, в бане воду дают на 3 минуты, помыться не успеваешь, гонят на улицу – мерзнем… Но я надеюсь и знаю, что все проходит и это пройдет, как дикий, безумный сон, ты ведь все знаешь, мама…» (Не дошли до вывода войск // Родина. 1999. № 2. С. 96). Антон погиб на службе.
Молодые ребята постоянно находились в состоянии морального выбора. Так, уже цитируемый ранее Николай Иванов вспоминал: «Мы на спинах выползали из-под обстрела. Пули свистели над нами – „духи“ окружили нас. Мы находились в мертвой зоне, образованной высокими дувалами». Вдруг, от впереди ползучего солдата, автор услышал просьбу: «Брат, дай рожок, патроны кончились»… Повторная просьба: «Дай рожок, я без патронов!» Перед бойцом – дилемма: помочь или погибнуть…
Еще одна острая проблема, с которой сталкивались советские воины – это природные и санитарные условия, которые стали причиной очень тяжелых, а часто и смертельных заболеваний.
Советские солдаты страдали как от летней жары, так и от осенних и зимних холодов. Летом изнывали от несусветной жары, которая не просто высушивала мозги, она подчиняла волю единственной цели – добыть воду! Врачи категорически запрещали пить воду сырой. В бочках, накрытых белыми колпаками от пыли, была вода, которую сливали по мере ее остывания. В пятидесятиградусную жару приходилось пить теплую противную жидкость.
Участник Афганской войны с 1987 по 1988 год, майор В. В. Еремеев вспоминал: «С водой вообще была проблема. Во время выходов на боевой технике бывало, что и из радиаторов воду выпивали… Когда были завалы с вертолетами, ребят с задания приходилось забирать через семь, восемь, а то и десять дней… Прилетаешь забирать, а у них уже начинается обезвоживание организма. А что такое обезвоживание? Люди одуревают, от людей остается только кожа да кости, да еще при этом понос начинается. Забрасываем их в вертолет, везем в отряд. Там им надо понемножку начинать пить, да какой там понемножку – так воду хлещут, не остановить! Сажаем их в бассейн, чтобы они отмокали, а они пить прямо из этого бассейна принимаются! После этого желтуха начинает долбить…».
Во второй половине дня появлялся «занудливый» ветер, поднимающий в воздух тонны микроскопической бархатной пыли. «Садясь обедать, мы ложились над тарелками, чтобы хоть как-то закрыть от нее пищу. Не зря же вместе с орденами и погонами в довесок обязательно получали язвы и гастриты», – писал Николай Иванов, старший лейтенант ВДВ в 1981 году (Вспомним, ребята, мы Афганистан… // Родина. 1999. № 2. С. 130).
Отец об этих природно-медицинских трудностях своей службы в Афганистане не рассказывал, но о них мы можем судить по тем медицинским справкам, которые у нас хранятся. В частности, в свидетельстве о болезни от 4 ноября 1982 года, мы нашли записи о том, как начиналось и протекало его заболевание. Он заболел 29 августа 1982 года: «…почувствовал головную боль, недомогание, повысилась температура тела. 06.09.82 г. госпитализирован в инфекционное отделение… был диагностирован брюшной тиф. Заболевание протекало с резко выраженной интоксикацией, осложнилось левосторонним экссудативным плевритом. Выявлен высокий титр антител к антигену брюшного тифа. Бактериологически была подтверждена острая дизентерия».
Мы знаем, что отец болел очень тяжело. Он говорил, что не помнил, как оказался в Ташкентском госпитале. А как рассказывала его мать, доставили Александра из Афганистана рейсом «груз 200» в Ташкент. В это время при росте 181 (как написано в медицинской справке), он весил около 60 килограмм. В первые дни постоянно хотелось пить, а «медсестрички выдавливали сок из виноградин каждому больному в палате в рот, так как воду пить было нельзя».
В госпитале Александр пролежал несколько месяцев. В медицинском заключении было написано: «По состоянию здоровья прохождение службы в Советских войсках в ДРА противопоказано», «нуждается в отпуске по болезни 30 (тридцать суток)».
Вернулся домой, в Ейск, в конце ноября 1982-го. К возвращению домой он готовился заранее: примерно два месяца до «дембеля», еще будучи здоровым, купил себе дипломат, подарки домой (необыкновенной, как тогда казалось, красоты восточные платки). Но возвращение оказалось совсем нерадостным…
Жизнь после войны
Вернувшись в родной дом, Александр не застал отца: Анатолий Николаевич ушел из семьи из-за глубокого конфликта с женой и переехал в Сургут, там стал работать водителем в пожарной части. Через несколько месяцев после возвращения домой Александр отправился в Сургут к отцу.
Трудно сказать, почему Александр принял решение тогда уехать из Ейска: навестить отца или избавится от чрезмерной материнской опеки?
По воспоминаниям бабушки мы знаем, что после Афгана он стал замкнутым, не хотел ни о чем говорить, выходить на улицу, а когда она пыталась его расспрашивать, неожиданно становился очень агрессивным. В первом всплеске такого гнева и ярости Александр разбил зеркало.
Как выяснилось, почти каждая третья мать, чей сын был на войне, могла сказать: «По ночам он вскакивает, кричит, зовет на помощь, обещает кому-то отомстить. Днем – замкнутый, неразговорчивый, вдруг ни с того ни с сего раздражается, начинает скандалить с родными. Не был ни ранен, ни контужен, но на его глазах умирал лучший друг…» (Дудникова Н. Пришел солдат с войны // Боевое Братство. 2007. № 4).
Огромная социальная проблема, с которой столкнулись сотни советских семей, называется «афганский синдром».
Первое время после Афганистана Александр не обращался за медицинской помощью, не желал заниматься сбором документов для получения льгот как воин-«афганец», на чем настаивала мать. Он говорил: «Тебе надо, ты и иди», «льготы имеют те, кто „остался“ на той земле». Он даже не пошел получать какую-то награду, которая ему была положена.
Возможно, чтобы уйти от постоянной опеки со стороны матери, Александр и отправился за отцом в Сургут. Там он, согласно трудовой книжке, с первого марта 1983 года работал в «1-ом отряде военизированной пожарной охраны УПО УВД Тюменского облисполкома г. Сургута». Как сказано в записи, эта «местность приравнена к районам крайнего севера». Видимо, возможность хорошо заработать определила выбор места нового жительства Анатолия Сафонова, а потом и его сына Александра. В трудовой я нашла сведения о поощрениях – благодарность и премию в размере 30 рублей «за участие в соревнованиях по ППС».
Надо сказать, записи в трудовой книжке и страницы его паспорта о прописке навели нас на размышления о весьма характерной черте для большой категории бывших «афганцев» – о проблемах с трудоустройством и трудностях в налаживании отношений со своими сослуживцами, что проявлялось в частой смене мест работы. За семь лет с 1983 по 1991 гг. отец сменил девять мест работы.
По словам заведующего психотерапевтическим отделением Волгоградского областного госпиталя ветеранов войны Андрея Григорьевича Кривцова, работодатели часто отказывали бывшим «афганцам», ведь те трудно входили в трудовые коллективы и часто меняли места работы.
Весной 1991 папа со своим братом Владимиром приехал в город Волгоград к своей бабушке. В то время она была соседкой родителей моей мамы. Папа сразу обратил внимание на маму, но она в это время готовилась к свадьбе с другим человеком, с Владимиром Николаевичем Маликовым. Они поженились 30 марта 1991 года.
В их семье с самого начала не было гармонии и взаимопонимания. Переломным моментом в отношениях послужило известие о том, что в их семье ожидается пополнение. Владимир не хотел в это время заводить детей, поэтому Елена ушла от него к своим родителям. Она была уверенна, что сумеет воспитать «своего» ребенка без мужа, а родители ей в этом помогут. Так 20 февраля 1992 года на свет появилась моя старшая сестра, ее назвали Александрой, в честь бабушки.
В это время мой будущий отец устроился в Волго-Донскую дистанцию пути (ПЧ-19) монтером пути второго разряда на четырехлинейный участок. Спустя три месяца, 23 июля 1991 года, Александру был присвоен третий разряд монтера пути. При содействии данного предприятия и военкомата, ему была выделена комната в общежитии.
Весной 1992 года папа первый раз после Ташкента, спустя 10 лет, попал в госпиталь. Узнав о том, что в Волгоградском областном клиническом госпитале ветеранов войн можно пройти реабилитацию как ветерану Афганской войны, его мать выхлопотала для него место. В госпитале папу поддерживали лекарствами, также с ним работали психологи. К проблемам, связанным с последствиями заболеваний, полученных в Афганистане, добавились новые, связанные с травмоопасной работой монтера-путейца. Реабилитационный курс длился 21 день. После госпиталя отец получил путевку на Байкал.
Когда мама развелась со своим первым мужем, Александр начал оказывать ей знаки внимания. Мама тяжело переживала развод и нуждалась в поддержке. Постепенно они стали больше общаться. Особенно после того, как папа пригласил ее с дочкой Сашенькой на празднование своего тридцатилетия 19 июля 1992-го. В своем дневнике, который Елена вела нерегулярно с 1978 года, она написала: «В судьбу вошел Сафонов Санька. Как надолго и прочно ли – не знаю». Он красиво ухаживал за Еленой. У нас сохранились открытки, они были не только праздничные, но и повседневные, некоторые сопровождались стихами.
Для мамы было очень важно, что Александр очень привязался к Сашеньке. Они часто гуляли втроем, а однажды, когда Саше уже было примерно 9 месяцев, она назвала его «папой»! Как вспоминает мама, для нее это было неожиданным: «Никто не учил Сашу этому слову, в семье это слово не произносилось, к своему отцу я обращалась не иначе как „дед“». Забегая вперед, скажу, что папа всегда относился к моей сестре Саше как к родному ребенку, несмотря ни на какие семейные трудности и передряги.
Примерно в октябре 1992 года Елена и Александр начали жить вместе в общежитии. Комнаты в общежитии выдавались железнодорожникам, мама с дочерью Сашей жила в так называемой семейной, потом туда переехал и Александр.
Здесь надо сделать оговорку, что Александр Сафонов как воин-«афганец», видимо, благодаря особым усилиям своей матери, получил однокомнатную квартиру.
22 июня 1994 года родилась я, Галина Александровна Сафонова.
Наши собственные с сестрой воспоминания о детстве, когда с нами был папа, остались светлыми и радостными. Он проводил с нами много времени. Втроем мы играли в различные игры: «прятки», бадминтон, футбол, «догонялки», «кошки-мышки» и многое другое. Мама до сих пор хранит наши с сестрой детские рисунки, многие из которых были нарисованы совместно с папой. Сестра Александра особенно любит вспоминать, как отец катал ее на плечах: «Тогда весь мир представлялся мне, практически, с высоты птичьего полета… Эмоции захватывали, казалось, что ты могуч и всесилен, в тот же момент было очень страшно, казалось, что ты можешь упасть, либо еще хуже – ударится головой о потолок…»
Мы до сих пор часто с сестрой вспоминаем, как любили гулять на площади перед Домом культуры поселка Горьковский, у фонтана, который, как мне кажется, никогда не включали. Иногда мы вместе «гоняли» мяч по асфальту, иногда играли в «догонялки», мама и папа нам поддавались, но это я поняла только со временем, а бывало, что они сидели на лавочке и о чем-то разговаривали, а мы с сестрой играли под их присмотром.
Папа мог очень правильно пожалеть и утешить нас с сестрой. Мне особенно запомнился случай, когда я однажды, играя с другими детьми на детской площадке, «содрала» коленки и, получив дома первую медицинскую помощь от бабушки, уснула после продолжительных рыданий. Когда я проснулась, то увидела рядом с собой отца. Он сказал, что примчался, как только узнал о моей беде. Возможно, это было немного приукрашено папой, но я до сих пор верю только в его историю.
Летом мы всей семьей и с бабушкой со стороны нашей мамы, Александрой Владимировной, любили ходить на пруд. В прохладной воде купались все, кроме Александры Владимировны; бабушка мочила только ноги и наблюдала за купанием своих детей и внуков.
В нашей семье, наверно, как во многих семьях, весело праздновали Новый год: с подарками под елкой, с конфетами и мандаринами, с Дедом Морозом. Мама особенно вспоминает встречу 1997 года: «В комнате уже был накрыт праздничный стол, в середине зала стояла наряженная елка. Мы уже вовсю отмечали Новый год. Через некоторое время Саша куда-то вышел, наверное, побежал к бабе Нюре поздравить ее с наступающим. Звонок в дверь. Дверь открывается и заходит Дед Мороз, как полагается, борода из ваты, с посохом в руке, и спрашивает: „Здесь ли живут Шурочка и Галочка?“ У девчат от удивления раскрылись рты. Дед Мороз сразу же стал задавать им вопросы, не подождав, пока они придут в себя: как они поживают? не обижают ли друг друга? слушаются ли маму? У девчат были круглые глаза. Дед Мороз просит рассказать стишок. Шурочка, запинаясь, рассказывает первая с робостью и стеснением. После нее Галя с восклицаниями „и я! и я!“ рассказывает тот же самый стишок, дальше со словами „а вот исё! исё!“ начинает рассказывать тот же стих еще раз. Дед Мороз достает подарки из своего мешка и дарит девчатам. В этот момент у него отклеиваются то ли усы, то ли брови. Мы с ним встречаемся взглядом, я еле сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться. Дед Мороз прощается и быстренько уходит. Тут Шурочка выходит из оцепенения и говорит: „Куртка у него как у папы!“ Обе подбегают к открытой входной двери, выглядывают в общий коридор и кричат: „Это же папа, папа!“».
Семья Сафоновых
Мама вспоминает случай, когда папа принес огромный красочно оформленный пакет с различными конфетами, печеньем, шоколадками, «чупа-чупсами», жевательными резинками, чипсами и т. п. Оказалось, что он купил всё это на свой ваучер. В то время наших граждан пытались убедить в том, что ваучеры – это часть национального достояния, которая позволит каждой семье решить свои проблемы. Надо их только правильно вложить в дело. Но отец не верил в эту идею и решил лучше хоть один раз порадовать своих детей. Мама была в шоке. В то время семья на свою зарплату не могла себе позволить ничего подобного. А сейчас она этот случай вспоминает с улыбкой, тем более что мы, дети, были в восторге.
Но семейное счастье Сафоновых было недолгим. Уже в 1996-м Елена впервые поняла, что у ее мужа есть серьезные проблемы не только с физическим, к чему она была готова, но и с душевным здоровьем: «Почти полгода живем у мамы… Устала от всего битого и ожидания концертов. Девчонки растут, их надо ставить на ноги», – запись из дневника мамы, 4 сентября 1996 г.
Размышляя над этим, мы склоняемся к тому, что мама, как и большинство людей ее поколения, просто не могла распознать и осознать, что она имеет дело с постафганским синдромом. Лишь спустя годы этот синдром будет описан, наши ученые-врачи проведут параллель между постафганским и поствьетнасмким синдромом, который к этому времени уже хорошо изучили американцы. Позже советские ученые установили, что 35–40% воинов-интернационалистов остро нуждались в помощи психологов. «В острой форме посттравматические стрессовые реакции могут проявляться в постоянной раздражительности, хронической депрессии, трудности установления доверительных отношений с другими людьми, в навязчивых воспоминаниях о прошлом и чувстве отчужденности от других людей» (Война в Афганистане. М.: Воениздат, 1991. С . 307-308).
Как я поняла по обрывкам переписки бабушки с моей мамой, она стала рассказывать маме о заболеваниях своего сына только в середине 90-х годов. В очередном письме бабушка прислала своему сыну и невестке ксерокопию статьи «Поставьте на ноги ваших сыновей!» из какой-то местной газеты. Статья написана И. Коваленко, матерью сыновей, воевавших в Чечне и столкнувшихся с теми же проблемами, что и матери бывших «афганцев». На этой ксерокопии Анна подчеркнет самые точные, правильные и важные для нее строки: «Хочу поделиться бедой, лежащей камнем на моей душе. Так уж вышло, что я одна воспитывала своих детей… А вернулись (с войны) мои сыновья, и я не узнала их. Издерганные, агрессивные, потерянные какие-то, ночью кричат, вскрикивают, бредят. Читать не хотят, не могут, телевизор смотреть – тоже. А какие они пришли оборванные, вшивые, ноги – сбитые, в мозолях. Работать в коллективе они теперь не могут. Жениться и жить семьей – не могут. Что уж говорить о том, чтобы они мне обеспечили старость, когда у них у самих зубов нет, здоровья нет. Словом, это молодые покалеченные судьбы. Наши дети гибнут там (на войне) физически и морально…»
Александр стал много пить, а в подвыпившем состоянии крушил все на своем пути, не осознавая своего поведения. У отца были выявлены поражения центральной нервной системы (ЦНС).
Мама и бабушка как могли боролись за здоровье мужа и сына. С середины 90-х годов Александр стал регулярно ложиться на лечение в госпиталь. У нас сохранились медицинские справки, благодаря которым мы узнали, что у него был ряд патологий головного мозга. Причем эти изменения возникли как следствие получения черепно-мозговых травм и интоксикации клеток головного мозга «во время службы в Афганистане». Это влияло на общее физическое состояния отца. Впоследствии у него стали случаться «приступы с потерей сознания, судорогами и пеной изо рта». Александр был признан инвалидом третьей группы. В связи с этим ему был «противопоказан тяжелый физический труд».
В 1997 году в Волгоградском областном клиническом госпитале ветеранов войн было открыто психотерапевтическое отделение, главным направлением которого было восстановление психического здоровья. Бывшие военнослужащие, уже будучи дома, на гражданке, продолжали воевать: громили мебель, били тарелки, чашки, кастрюли. У госпитализированных были каждодневные групповые занятия. Существовала специальная программа для семей ветеранов боевых действий. Некоторые беседы проводились втроем: муж, жена и врач-психотерапевт. Врач задавал вопросы: «Кто виноват? Вас спровоцировал(а) жена/муж? Ребенок неправильно себя повел?», отвечать на которые было весьма затруднительно. Разбирали бытовые проблемы: имеет ли смысл продолжать жить вместе, пытались понять, кто виноват в предыдущем конфликте, какие ошибки были сделаны и что этому способствовало. В этих беседах врач пытался вывести супругов на осознание своей доли вины и добиться того, чтобы они сделали шаги навстречу друг другу. Мама вспоминает эти беседы с горечью. Они были очень тяжелыми и, в конечном счете, не давали никаких результатов.
Конечно, лечение приносило некоторое облегчение. Отец становился спокойнее. Он очень скучал по родным и всегда стремился вернуться в семью. У нас сохранились некоторые письма папы из госпиталя. Мама хранит их уже не один год – не потому, что в них содержится какая-то важная информация, а видимо, потому, что в них сквозит та доброта и любовь, которая привлекла когда-то ее в этом человеке.
Но со временем всё повторялось. Папа дал клятву (в который уже раз) не пить. Этой клятвой послужила расписка, написанная им в тот же день: «Обет трезвости. Я, Сафонов Александр Анатольевич, призываю в свидетели Господа Бога, что с сего дня даю зарок не пить вина, водки, пива. А также вести трезвый здоровый образ жизни». Но эта расписка, конечно, ничего не изменила в жизни моей семьи. «Нет, не выдержал он и месяца, 24-го устроил опять здесь концерт», – записано в мамином дневнике. Позже она написала: «Порой бывает впечатление, что Сашка – зомби. Настолько меняется мимика, осанка, не говоря уже о его действиях. Словно его перещелкивает. Кто виноват? Или что виною этому?»
Подобные вопросы задавались не только моей мамой. В статье Н. Дудниковой «Научиться владеть собой» в журнале «Боевое Братство» (2007, № 9) я прочла созвучные слова: «Солдата обучают отвечать на собственное чувство страха агрессивным поведением. При достаточной тренировке этот навык доводится до автоматизма: человек агрессивно реагирует, не задумываясь, не осознавая, что именно его напугало. Именно этот гнев многие ветераны считают главной причиной своих жизненных трудностей в мирной жизни: „Не знаю, откуда это у меня“, „На меня вдруг что-то нашло“, „Порой это происходит без всякой причины“. Проблемы создает не просто умеренная злость, а неуправляемые взрывы ярости. Гнев можно сравнить со стихией огня: он несет в себе энергию, вырвавшись из-под контроля, он может оставить после себя выжженную пустыню там, где недавно были человеческие отношения».
Психические проблемы отца со временем не только не решались, но еще больше усугублялись, выяснилось, что он не только злоупотреблял алкоголем, но и принимал наркотики. В одной из медицинских справок мы прочли: «Нормологический анамнез: употребляет алкоголь больше обычного в течение 5 лет. Толерантность – 1 литр водки. Пьет все виды спиртных напитков, но предпочитает крепкие спиртные напитки. Все виды контроля потерянны. К своему состоянию относиться не критично. Защитный рвотный рефлекс не выявлен.
В настоящее время родственников беспокоит крайняя агрессия в состоянии опьянения. С 1981 года начал употреблять коноплю, анашу путем курения. Чаще употребляет наркотик в состоянии алкогольного опьянения. Статус в настоящее время: ориентирован в полном объеме. Адекватен. Психически лабилен.
Настроение на лечение формальное.
Диагноз: Хр. алкоголизм 1–2 стадии. Злоупотребление наркотическими препаратами (анаша). Врач».
То, что наш отец стал наркоманом, мама долго скрывала от нас. Перед тем как отдать мне те документы, которые я сейчас цитирую, она меня спросила, уверена ли я в том, что хочу знать всю правду до конца? Я считаю, что мы с сестрой должны знать всю правду об отце, чтобы, по крайней мере, приблизиться к пониманию. Размышляя над этим, мы осознали, что проблема алкоголизма и наркомании, которым так подвержена значительная часть «афганцев», это проблема не только нашей семьи, это проблема социальная и касается очень многих семей, таких как наша. Ведь многие представители поколения моего отца впервые попробовали наркотики именно в Афганистане, а сейчас Афганистан является одним из главных поставщиков наркотиков в мире, в том числе и в Россию.
Н. Дудникова, которую я уже не раз цитировала, затрагивает вопрос об алкоголизме на войне: «Для снятия стресса на войне люди пользуются тем, что имеют. Пили и пьют на войне много, но не пьянеют. Хронический стресс снижает чувствительность к алкоголю. Во всех армиях мира перед боем рядовые и офицеры выпивали положенный им стакан. Для храбрости, а главным образом для предохранения от болевого шока при ранении. Впрочем, и после боя солдат пил стакан-другой для психологической разрядки. Шли в ход и наркотические средства».
А вот слова бывшего капитана А. Дубровского в книге «Война в Афганистане»: «Солдаты, да и кое-кто из офицеров, принимали наркотики не для удовольствия. Не каждый мог привыкнуть к изуродованным трупам своих товарищей. Вот и находили средство, чтобы забыться на время и успокоиться как-то».
Конечно, не все, кто прошел «Афган», впали в алкоголизм и наркоманию. Мы много размышляли над этим, пытаясь понять, почему наш отец не удержался, почему он поддался? В поисках ответа на этот вопрос мы обратились в Волгоградский областной клинический госпиталь ветеранов войн. Мы встретились с заведующим психотерапевтического отделения Андреем Григорьевичем Кривцовым, который был одним из лечащих врачей моего отца. Он вспомнил маму, вспомнил нашего отца. А на наш вопрос ответил довольно обобщенно. Врач, как многие современные психотерапевты, считает, что Афганистан в данной ситуации является только увеличительным стеклом, которое попросту умножило во много раз проблемы психики, заложенные еще в детском возрасте.
Положение и самочувствие воинов-«афганцев» усугубляло изменившееся отношение к ним и к проблеме Афганистана в обществе в 90-е годы. То, что в начале 80-х называли интернациональным долгом, в 90-е стали оценивать как стратегическую политическую ошибку. Такие перемены в оценках были страшны тем, что в обществе, в повседневности, формировалось негативное отношение к «афганцам» на личностном уровне. Находились люди, которые считали излишними даже те небольшие льготы, которые установило государство войнам-интернационалистам. Расхожей стала фраза, звучавшая из уст чиновников всех уровней: «Я вас туда не посылал».
Вторая половина 90-х годов, как я выяснила, оказалась самым тяжелым периодом жизни нашей семьи. Она прошла под знаком борьбы и надежды.
После прохождения реабилитационных курсов моему отцу иногда предоставляли путевки в санатории: в 1995 году – в Сочи, в 1997 году – в Ессентуки. 17 апреля 1997 г. мама записала в дневнике: «Сашке выдали семейную путевку в Ессентуки, я ездила в госпиталь, получила ее… Саша клянется, что пить не будет, но веры нет. Хотя, конечно, хочется семью…» Как для меня, так и для сестры, эта поездка значила многое – вся семья была вместе. Мы запомнили улицы этого курортного города, красивые архитектурные сооружения, улиток на каменном заборе, белок в парке, но не запомнили только одного – проблем, которые, оказывается, были в нашей семье за время пребывания в Ессентуках: «Сашка показал там себя во всей красе. Это лишний раз доказывает, что он не изменится. А у меня нет сил и желания подлаживать голову», – напишет мама по возвращению домой.
Мама боролась за отца несколько лет. Обращалась не только к врачам, но и к нетрадиционной медицине. Прошли через гипноз, кодирование, экстрасенсов, знахарей, «бабушек»… В 1998 году Елена решила уйти с дочерьми к своим родителям. Решение родилось в ее сознании тогда, когда она стала замечать, что каждый вечер прислушивается к шагам на лестничной клетке. Она научилась по шагам понимать, в каком состоянии сегодня придет ее муж. Его приступы агрессии становились всё чаще и разрушительнее. Она стала бояться за нас, дочерей.
Решение уйти к своим родителям далось маме очень трудно, потому что она понимала, что ее уход ускорит деградацию мужа: «Сашка продал бабин Галин ковер. Он там скоро всё повынесет. Временами его очень жалко, по-человечески, ведь он бывает человеком, жаль, что прожигает свое здоровье и наше тоже, жаль, что не хочет, не может контролировать себя. Как коротка наша жизнь!.. Так он пропьет не только вещи, квартиры, но и себя…»
Так и получилось. 11 февраля 1998 года отец был уволен, как указанно в трудовой книжке – «по собственному желанию», а на самом деле это было не так. В это время у отца случались частые прогулы, но начальство решило его уволить только после эпилептического приступа, который случился на рельсах. Отец в это время работал монтером путей.
Бабушка по маминой линии с горечью вспоминала случаи, когда он приходил к своей теще и просил дать ему хоть сухарик. Александра Владимировна очень жалела его, подкармливала, как могла. Сокрушенно говорила ему: «Сашка-Сашка, какой мужик был… и что теперь с тобой стало…» Но в нем еще жива была потребность в заботе о своей семье. В конце 90-х было очень трудно устроить своих детей в детские сады, с этим в полной мере столкнулась семья Сафоновых. Садики были переполнены, но для детей своих сотрудников места в садике выделялись. Поэтому ради нас с Сашей 16 декабря 1998 года Александр устроился на должность слесаря-сантехника в ДУ № 2 Волгоградской КЭЧ. С этого момента меня и сестру оформили в детский сад «Белоснежка и семь гномов».
Папа приходил к нам с Сашей. Мы вместе гуляли, рисовали, играли как прежде. Саше особенно запомнился случай, когда мы все вместе ходили в «Луна-парк». Это было примерно в 1999 году. Ходили также на спортивную площадку. Отец учил нас подтягиваться, правда, у нас в то время получалось только висеть.
Несмотря ни на что, наши родители поддерживали отношения друг с другом. Они организовывали для нас с сестрой пикники на природе, рыбалку. В такое время мы чувствовали себя настоящей семьей. Но такие дни выдавались всё реже. Всё чаще мы видели папу с разбитым лицом, он очень изменился внешне.
Надо сказать, что тогда в 90-е мы с сестрой не могли осознавать весь драматизм того, что происходило в нашей семье и стране. Мама смогла сделать так, чтобы мы не почувствовали тотального дефицита, страшной для многих семей «бюджетников» инфляции, она долгое время молчала о проблемах отца, с которыми так долго и безуспешно боролась. Мы благодарны ей за то, что она сама не ожесточилась против него, сохранила в своей памяти и донесла до нас его лучшие черты. Мы считаем, что она поступила правильно, что не уничтожила документы, по которым мы смогли восстановить биографию отца.
Оглядываясь назад, мама признается: «Память – интересная штука, запоминает хорошее и выкидывает плохое как не нужную информацию. Спустя годы, Санька вспоминается по-доброму. Я знаю точно, он любил меня и восхищался. Он любил девчат и занимался с ними, нашим девчатам завидовали их друзья и подруги, даже те, кто жил с папами, не говоря о тех, кто воспитывался без отцов».
В начале октября 2002 года папа заболел. В это время он жил один. Мама пыталась устроить отца в больницу или госпиталь, но везде было отказано в госпитализации. Возможно, врачи были уверены в том, что он обречен. Мама каждый последующий день была рядом с ним, буквально кормила его с ложечки. Сам есть он уже не мог, с каждым днем становился всё слабее. Через несколько дней он практически перестал есть.
Я хорошо помню тот день, когда мама разрешила мне проведать папу. Он лежал на полу, так как перед моим приходом он упал с кровати. Я села перед папой на корточки, держала его руку, она была холодная. Папа был очень слаб. Я до сих пор помню его взгляд: он смотрел на меня, а казалось, будто бы сквозь меня… Я не смогла сдержать своих чувств и расплакалась. Мне кажется, в ту секунду, всем присутствующим в комнате было понятно, что развязка близка. Мама подняла меня с пола и отвела домой. А я до последнего верила, что папа поправится и будет жить!
17 октября, около 8 часов утра папы не стало… Нас с сестрой на кладбище не взяли… Гроб несли его друзья-собутыльники. Все они довольно скоро ушли из жизни один за другим.
***
В свидетельстве о смерти Александра Сафонова указан диагноз – ишемическая болезнь сердца. Ему было всего сорок лет. Прошло почти десять лет, а я по-прежнему задаюсь вопросом, почему его век оказался таким коротким? Почему он, такой добрый и любящий, вдруг становился совсем другим человеком? Почему мама не смогла удержать его от пьянства? Почему всё это случилось именно с моим отцом? Эти вопросы всегда меня волновали и не давали покоя, как будто что-то важное осталось не сказанным всеми нами: и отцом, и мамой, и мной, и моей сестрой…
Когда я писала эту работу, всё дальше углубляясь в биографию своего отца, я узнала то, что мама не решалась нам рассказать, то, что мы с сестрой смутно помнили, не понимая до конца. Для меня очень важно, что мне самой удалось восстановить и понять нашу семейную историю. Мне вдруг открылась простая истина: с момента призыва в армию, судьба отца проходила под знаком «афганского синдрома». Она оказалась для него непосильным физическим и психическим испытанием. Конечно, можно рассуждать о том, что были люди, которые смогли сохранить свое психическое и физическое здоровье, начать новую жизнь, приводить яркие примеры удивительных судеб героев-«афганцев». Я искренне восхищаюсь этими людьми и желаю им здоровья на многие годы, но я не могу не думать о тех, кто как мой отец, не смог вернуться с этой войны…
Сейчас обнародованы приблизительные цифры безвозвратных потерь: 12–15 тысяч военнослужащих погибло или умерло от ран, полученных в Афганистане. Мой отец не числится в этих списках. Однако у меня нет сомнений в том, что он – еще одна из многих жертв этой войны.
Размышляя о причинах, ходе и последствиях Афганской войны, я невольно сравниваю ее с войной Великой Отечественной. Фронтовики Великой Отечественной войны, что бы ни говорили о сегодняшнем положении наших ветеранов, всегда признавались героями, защищавшими Отечество. Никто не может сказать, что жертвы, которые были принесены в той войне, напрасны. Совсем иная картина относительно Афганской войны и ее ветеранов.
В нашей стране получилось так, что вместе с признанием ошибки введения советских войск в Афганистан жертвы этой войны тоже были названы напрасными. Именно это последнее мне представляется крайне несправедливым. Ошибки сделали одни, осудили ошибки и объявили жертвы бессмысленными другие… А что же сами «жертвы»? Просто один из уроков истории? Некрасивые страницы истории, которые хочется скорее перевернуть? Это то, что убивало наших «афганцев», вернувшихся более или менее живыми или более или менее здоровыми.
Мы не можем что-то переиначить в истории, но мы можем и должны помнить эти самые некрасивые страницы истории и лучшие черты тех, кто мог бы прожить совсем иную жизнь…