Дневник известного немецкого философа восстанавливает обстоятельства его поездки в Москву в ноябре – январе 1926-1927 гг. Это своего рода уникальный документ, который проливает свет на жизнь и творчество Беньямина – в те годы малоизвестного журналиста, приехавшего в Москву официально – по заданию немецких газет, заинтересованных в получении сведений о революционной России, неофициально и в первую очередь – для того чтобы быть с любимой женщиной (дневник восстанавливает историю сложных взаимоотношений Беньямина и Аси Лацис).
и чтобы удовлетворить свой личный интерес к России и русской революции. “Москва была в глазах многих западных левых интеллектуалов пульсирующей точкой современности, с которой связывались большие ожидания. Беньямин приехал в Москву не только из-за любви и работы, но и для того, чтобы увидеть Революцию в колыбели, проверить на себе её утопический потенциал”, – пишет в послесловии к книге М. Рыклин.
При этом “Московский дневник” будет безусловно интересен также и всем тем, кто интересуется повседневной и культурной жизнью Москвы периода позднего НЭПа. Многое из увиденного и описанного в дневнике впоследствии включено автором в статьи о России – так, он подробно описывает, каким он увидел русскую театральную жизнь этого периода (читатель найдёт важные наблюдения о травле Мейерхольда и спровоцированных рабкорами провалах его спектаклях); делает важные наблюдения о том, в каких условиях развивается кино в России – в эти годы оно развивается изолированно, в страну фактически не попадают важные зарубежные ленты, тематика фильмов подлежит строгому контролю (чем “массовее” искусство, тем строже цензура).
Серьёзная критика советского человека здесь невозможна, не то, что в театре. Но и буржуазную жизнь тоже нельзя изображать. Для гротескной комедии в американском стиле также нет возможности. Она основана на неограниченной игре с техникой. Однако всё, что касается здесь техники, сакрально, ничто не воспринимается так серьёзно, как техника. Но прежде всего – русскому кино совершенно ничего не известно об эротике. Как известно, пренебрежение любовью и сексуальной жизнью, входит в коммунистическое кредо. Изображение в кино или театре трагической любовной интриги было бы расценено как контрреволюционная пропаганда. Остаётся возможность социальной сатиры, мишенью которой является главным образом новая буржуазия… (запись от 30 декабря)
В своём дневнике Беньямин подробно записывает впечатления после просмотра фильмов Вертова, Эйзенштейна, Кулешова, оставляет свидетельства посещения редакции Советской энциклопедии, для которой он готовил статью о Гёте, музеев и церквей, разнообразных контор и служб, магазинов и кафе, рассказывает о поиске и приобретении разнообразных русских народных игрушек…
Описания повседневной жизни, увиденной глазами наблюдательного иностранца, также являются ценным вкладом в бытописание русской столицы середины 20-х гг. Беньямин с почти антропологическим азартом описывает новые формы общественной жизни: народные суды, кружки, клубы. Вот, например, как он увидел ленинский уголок на фабрике по производству новогодних игрушек:
Задняя стена белой комнаты обита красным, с потолка свисает красный бордюр с золотой бахромой. Слева на этом красном фоне расположен гипсовый бюст Ленина – он такой же белый, как и белёные стены <…> На стенах развешаны пропагандистские плакаты и портреты знаменитых революционеров или картины, в стенографической форме изображающие историю российского пролетариата. События 1905-1907 года представлены в виде огромной открытки. На ней, с наложением друг на друга, сражения на баррикадах, тюремные камеры, восстание железнодорожников, “чёрное воскресенье” перед Зимним дворцом. Многие плакаты направлены против пьянства. Этой же теме посвящена и стенная газета. Предполагается, что стенные газеты появляются каждый месяц, но на самом деле несколько реже. Её стиль в целом похож на детские юмористические издания: картинки чередуются с прозаическими или поэтическими текстами. <…> Другие плакаты посвящены гигиеническому просвещению: рекомендуются марлевые занавески как средство от мух, объясняются преимущества молочной диеты… (запись от 2 января)
Поразительно, насколько устойчивыми оказались многие черты складывавшегося в те годы быта. Безусловную важность таким наблюдениям придаёт отстранённость наблюдателя, его свежий сторонний взгляд.
Тем более удивительно, учитывая “постороннесть” Беньямина, насколько точно ему удалось воспроизвести атмосферу московских улиц – со звонками трамвая, торговками без лицензии, которые, “когда появляется милиционер, … просто разбегаются вместе со своим товаром”, ощущением постоянного нахождения в крепости – настолько много здесь неожиданных стен, монастырей, оград, толкотнёй на обледенелых улицах, сутолокой торговых рядов:
Снопы света чрезмерно ярких автомобильных фар… рассекают темноту. От их света шарахаются лошади кавалеристов, занимающихся в Кремле выездкой. Пешеходы с трудом пробираются между автомобилями и строптивыми жеребцами. Длинные вереницы саней, на которых вывозят снег, отдельные наездники. Тихие стаи воронов опустились на снег. Перед кремлёвскими воротами в круге слепящего света стоит караул в кричащих охристо-жёлтых тулупах… (запись от 4 января).
Необходимо упомянуть и о философской составляющей книги Беньямина, главным образом, это касается его рассуждений о взаимоотношении индивида и партии (оставим в скобках замечания о собственно методе изложения, являющегося частью более широких теоретических размышлений этого автора, и реализовавшемся в языке “Дневника”). Беньямин доверяет бумаге свои сомнения насчёт вступления в КПГ – полная потеря индивидуальности, растворение в массе невозможно:
… быть коммунистом в государстве, где господствует пролетариат, значит полностью отказаться от личной независимости. Задача организации собственной жизни, так сказать, уступается партии. (запись от 9 января)
Вопрос, который не даёт покоя Беньямину: “возможно ли находиться вне партии с явной пользой в личном и деловом плане, не переходя при этом на позиции буржуазии и не нанося ущёрба работе”. Беньямин решает важные для него как писателя проблемы, но эти размышления отражают внутренние поиски многих интеллигентов в те годы.
Однако, как замечает М. Рыклин, “не следует недооценивать коллекционный и переоценивать революционный момент в тексте “Московского дневника”. Беньямин был, как явствует из текста, героическим коллекционером, одним из первых, кто отважился мыслить посредством непрерывного собирания следов, собирания, заставляющего следы необратимо разбегаться”. “Московский дневник” – сложное многоплановое произведение, и наверное, существует множество способов его прочтения – кого-то заинтересует развивающаяся любовная история, кто-то будет заворожен увиденной иностранцем жизнью Москвы, для кого-то принципиально важным будет способ описания, выбранный Беньямином-культурологом и философом, иные интересуются этим текстом в свете творческой биографии модного интеллектуального писателя… Всё это есть в “Дневнике”, который становится, таким образом, интереснейшим социокультурным документом.
Вальтер Беньямин “Московский дневник”. М.: “Ad Marginem”, 1997.